скимъ нарѣчіемъ“[1]. Далей у „Циркулярѣ по управленію народными училищами Виленскаго учебнаго Округа“ ад 12 студзеня 1863 г. знаходзім: ... предметомъ бесѣдъ должно быть: чтеніе Евангелія, съ непонятными народу объясненіями, производимыми на чисто-русскомъ языкѣ или на мѣстномъ нарѣчіи[2].
„Чиновникъ, состоящій на службѣ въ вѣдомствѣ Виленскаго учеб. окр." у сваім лісьце да рэдакцыі „Вѣстника“ Гаворскага аб школьныхъ справахъ, паміж іншым, адзначае: ― „Во всѣхъ училищахъ обученіе и всѣ объяснения производятся на русскомъ языкѣ... когда-же бываетъ нужно, тогда наставниками употребляется (для поясненія непонятныхъ словъ или оборота) мѣстное, т.е. бѣлорусское нарѣчіе[3].
Больш цікава наступнае месца з аднаго дакумэнту 1862 г., які падпісан князем Шырынскім-Шахматавым: „Преподаваніе закона Божія католическаго исповѣданія производить на мѣстномъ языкѣ: въ Жмуди―на жмудскомъ, въ бѣлорусскихъ губерніяхъ―на бѣлорусскомъ но отнюдь не на польскомъ"[4].
Некаторыя весткі аб ужываньні беларускае мовы ў часы, якія ідуць зараз-жа пасьля вуніі, падае ў 1863 г. адзін праваслаўны сьвяшчэньнік з Горадзеншчыны, паміж іншым ён піша:
...„Когда насъ (сьвяшчэньнікаў) выслали на приходъ, мы стали лицомъ къ лицу, во первых: съ народомъ, т. е. прихожанами, говорящими языкомъ простонароднымъ бѣлорусскимъ. Во-вторихъ, окружены были отовсюду разнаго рода и сорта поляками: чиновниками, помѣщиками, ихъ комиссарами, экономами, писарями, цивунами, поссесорами, фермерами и многими другими. Съ первыми, т.-е. прихожанами, мы священники и жены наши разговаривали всегда по бѣлорусски―т. е. простонароднымъ мѣстнымъ нарѣчіемъ. Съ вторими же нужно было говорить всегда не иначе, какъ по польски. Съ женами нашими мы тоже должны были говорить попольски; правда, хотя простонародное бѣлорусское нарѣчіе и было очень для нихъ понятно, но такъ какъ это нарѣчіе въ болѣе цивилизованномъ обществѣ не только не было въ употребленіи, но даже, вѣроятно не безъ умысла іезуитовъ въ совершенномъ презрѣніи, — то и въ нашых домахъ духовныхъ, въ нашемъ кругу семейномъ, простонародный бѣлорускій языкъ былъ уважаемъ (о заблужденіе и ослѣпленіе!) какъ языкъ, совершенно къ употребленію въ лучшемь обществѣ негодный, языкъ исключительно хлопскій. Противъ этого-то языка, нужно сознаться, мы очень и очень много погрѣшили; теперь (у 1863 г.) мы ясно это видимъ; а если бы мы или лучше жены наши — не зная языка чисто русскаго, — говорили съ нами и дѣтьми симъ простонароднымъ языкомъ бѣлорусскимъ, — о какъ много бы принесли пользы и спасения бѣлорусской здѣсь народности!"[5]. Гэты пакутны адрывак зьяўляецца характэрным для выяўленьня грамадзкіх адносін часу Мураўёва да беларускае мовы. Выдрукаваны ён быў у Маскоўскім „Дне“.
Такім чынам нельга катэгорычна сьцьвярджаць, што да 60-х га-
- ↑ Вѣстникъ Юго-Западной и Западной Россіи. 1863. февраль. Том ІІІ; аддзел ІV, стар. 239.
- ↑ Ibidem, 1863. Октябрь, т. ІІ; аддзел ІV; с. 36.
- ↑ Ibidem, 1863. февраль; т. ІІІ. аддзел ІV; стар. 235.
- ↑ Корниловъ. Н. Русское дѣло въ Сѣверо-Западномъ краѣ. Спб. 1901; стар. 20.
- ↑ Вѣстникъ Ю.-Зап. и Зап. Россіи. іюль 1863; т. І; аддзел ІV; стар. 75-76.
