неніи). Паночки! Во женка моя — сусимъ хворая, а енъ и ее — не только что мене — якъ хватить…
Жена Ивана Тимоѳеева (протискиваясь изъ толпы и утирая рукавомъ рубахи слезы). Я, паночки, подошла къ дѣтенку, што у люльки ляжить, а Пахомъ мене у груди, я устала, поднялася, а енъ мене кулакомъ по носу, ну я и залилася кровью… А дѣтенокъ перепугауся и теперь совсѣмъ якъ не живый…
Писарь. Молчи, молчи, тебя не спрашиваютъ.
Иванъ Тимоѳеевъ. Паночки! Вотъ еще Пилимониха есть, што видѣла, якъ онъ мнѣ голову расченіу… Я-жъ ее усвѣтки писау…
Писарь (перелистывая книгу). Цилимониха Марья! Что ты знаешь по этому дѣлу?
Пилимониха (жестикулируя). Паночки, мои! Я — баба сусимъ простая… Я тольки устала и по-просту скажу. Якъ я споднички не успѣла накинуть — чую кричать… Крикъ — зыкъ, якъ якое што… Я черезъ порогъ да на дворъ, да коло хлѣвовъ во къ етому Янкѣ… А тамъ, братцы… во етый самый Пахомъ во гэтого самаго Янку лупить безменомъ по головѣ, а жонку его отштурхиваеть… Куды Янку противъ Пахома!..
3-й судья. Во трещить баба!
