7
будкамъ. Тутъ барыни монополію продають[1], тольки бутылки не того калибра… Паны просунуть туды головы, выпьють по шкалику (а шкаликъ якъ журавель на одной ногѣ) и драла къ паненкам.
Гляжу я ета, братцы, дивуюся, и двинууся съ паничомъ къ порогу, гдѣ паненки стиснулися. Я подъ ручку съ паничомъ сунууся, да широко ногу занесъ, а паничъ кажить: „Не спѣшите, Миколай Ивановичъ. (ета я, значить)“ — смѣхъ просто! — „А ти можно, паничокъ, табаки достать?“. (а пипку я сабѣ сховау у карманъ) — кажу я. А паничъ мнѣ рукой ротъ и закрыу: „Смотри, Демьянъ, не разводи языкомъ, узнають… видишь, — смѣецца паня…“ Пойдемъ покедава наверхъ“ — Драбанули ешце выше… И тамъ будка усе ровно, якъ колпакъ, а у тымъ колпаку музыка съ трубами сидить… Жарить, ажъ душа у пятки, вочи на лоъь, и морозъ по спинѣ! Звернули у права, а тамъ такіи палати[2], тыномъ огорожены. Божухна мой! Поглядѣу я унизъ, а тамъ паничи и паненки вертюцца-крутюцца, усе ровно якъ лѣсъ сорвауся съ мѣста и пошеу у плясъ…
