22
лися. Куды-жъ! За богатыми и не достукацца! Во и потянулося наше дѣло. Мы въ уѣзд, а сиклитарю писарь чиркъ: такъ и такъ, бабино дѣло спущай! Сиклятарь и пишить у волоскую: бабиной земли нѣтъ!.. Мы и плачемъ. А Панасъ ужо годуить подсвинка и несеть писарю. — Сходи ты Миколка, — кажу я сынку: може подступисся… Положу я у корзинку десятокъ яичекъ… — Подойди хоть къ писарихи. Пойдеть Микола, отдастъ денекъ и не посмѣетъ подойти. Покуль-ни-покуль увидить писариху и отдасть корзиночку. А писариха… Я скажу пану… Не бось, скажу…
А дѣло тянися-ведися, и усе у Панасову руку. Пойдемъ мы опять къ Янкелю: такъ и такъ, кажемъ, пиши еще въ уѣздѣ. Напишеть — подадимъ. А писарь чорный опять: чиркъ сиклитарю, а сиклитарь чиркъ у волоскую: бабиной земли нѣтъ, баба съ земли долоу… Боже мой, Боже! Такъ и тигалися лѣтъ десять. Жметь писарь у Панасову руку, а мы и живемъ безъ земли…
И разсказали добрые люди, што у губерни правды добьемся. И написали прошенне. Правда, губерня
