Пахомъ. Да мало што ен кажить… Вотъ Григоръ видѣу, хто орау… тую нивку.
Григоръ. Што я видіу? Я видіу, што Янка самъ на той нивкѣ вчера орау… Пахомъ. Во што!
Иванъ Тимоѳеевъ. Што-жъ ты кажешь, Григоръ? А ти вѣдаешь ты, гдѣ наше яровое поле?
Григоръ (молчитъ). Подъ рѣку ваша ярина…
Иванъ Тимоѳеевъ (одушевляясь). Вотъ, гг. судди, наша ярина идеть подъ кладбище и Янка за его (показываетъ на Пахома) тягнить…
Писарь (пишетъ). Молчи.
Старшина. Якъ мнѣ, Яночка, здается, ты самъ больше усюдахъ виноват… Замѣсто того, штобъ табѣ жить, якъ людцы… мирно, тихо, по-божьему, ты идешь насупротивъ, на брата цѣлый день вантажешься[1]. И самъ не живешь, и людямъ житья отъ тебѣ нѣтъ… Штобъ отдать брату треттинку, подѣлицца, якъ людцы дѣлюцца, а ты его енчишь… И усѣхъ за носъ тягаешь… Зъ волоской домой, зъ дому у волоскую… Якъ разъ у батьку уродіуся… Тожъ первый бунтавщикъ быу…
Писариха (открывая дверь въ канцелярію). Старшина! иди-тка помоги сторожу загнать телушку.
- ↑ Не знаешь покою
