брысь, брысь, брысь! а другого ничого не разобрау. Кричали, пакуль бѣлый черезъ калитку голову не просунуу. Просунууся и кланяицца Во гэдакъ. Енъ же пошоу къ сабѣ, а яны опять крычать. У нене ажъ у вушахъ затрещало. Думаю сабѣ: пойду, прочухуюся на холодѣ. И пошоу коло стѣны стороняся, да на лѣсницу, да по лѣсницѣ, да къ дверямъ, да къ другимъ (тутъ я опять лысыхъ увидау: мусить къ горѣлки пошли), да къ третьимъ, да за двери. Гляжу ажъ Симонъ и Трахимъ мене ждуть, пипки палють. „Хади“, уажуть, домоу, „бо Мэндаль запреть фатеру. Завтра кажуть, рано треба на машину“. „Бо кабъ выхварѣли! Еще, кажу, приставлення будеть!“ А яны: „мои боты, мои копоты, треба на машину“…
А што робить? якъ ни мои, знацца, боты, да ни мои копоты, да отъ кумпанства не оставацца, дыкъ я и драбануу зъ ими на фатеру; а тады и домоу.
Дыкъ вотъ якое дѣло, а не то, што Панасовы цимбалы… Тьфу!
