Фриз, де (de Vries), Гуго, голландский ботаник, род. в 1848 г. в Гаарлеме и получил образование на родине, с 1878 г. профессор унив. и директор ботан. сада в Амстердаме. В настоящее время (1926) оставил академическую деятельность, но продолжает теоретическую разработку своих учений о видообразовании (см. вид). Состоит членом Голландской и Датской академии наук.
Достигши профессуры в Амстердаме, он вскоре заявил себя исследованиями по физиологии растений, специально по физико-химическим свойствам живой растительной клетки. Один из первых своих трудов (1884) он назвал „Анализом силы напряжения внутреннего клеточного давления“ (тургор клетки). Выводы из его опытов, недостаточно точных и убедительных, совпадают, впрочем, с положениями учения об осмотических свойствах растворов (см.), принадлежащего знаменитому товарищу его по университету, профессору химии Вант Гоффу. Позже Ф. опубликовал свои наблюдения над плазмолизом клетки, из которых заключил, что так наз. вакуоли, обладая собственной перепонкой, должны считаться самостоятельными органами клетки. Эти труды Ф. не имеют особого значения в науке, и ими ограничивается деятельность Ф., как физиолога. Широкую же известность получило имя Ф. с 1889 г. благодаря обширному сочинению, в котором он изложил свою новую теорию „внутриклеточного пангенеза“. Основой теории служит допущение реального существования мельчайших телец, „панген“, как-бы носителей всех наследственных свойств и признаков всякого живого существа. В сущности, пангены Ф. — те же „почечки“, или „геммулы“, которые представлял себе Дарвин в объяснение явлений наследственности в своей предварительной гипотезе об этом явлении (см. XXIV, 641). Из построений Дарвина устранено Ф., согласно изменившимся представлениям о клетке, наиболее рискованное предположение о „транспорте“ панген движением соков тела от всех частей и органов тела к половым железам и клеткам, служащим для произведения потомства. Значение этого теоретического труда Ф. теперь только историческое. С успехами нашей науки о клетке (цитологии), специально о клеточном ядре, с развитием генетики и учения о материальных основах наследственности, а также, в особенности, с установлением связи между этим учением и опытами над наследованием признаков (см. Мендель), появилось несколько научных течений, глубже анализирующих наследственность, нежели теория Ф. Из них одно вовсе отрицает существование материальных частиц, вроде панген, и принимает, что все свойства и признаки возникают из взаимодействия многочисленных химических и строительных процессов, для возбуждения которых вполне недостаточно отдельных специфичных единиц в виде телец (панген). Таковы, напр., взгляды Клебса. Другое течение, напротив, держится убеждения, что пангены не только реально существуют, но что им в клетке, в ее ядре принадлежит в точности определенное каждому место в том или ином из элементов ядра (см. хромосомы, ср. XX, 225 и XXIII, 492). Таково современное учение американца Моргана. Между этими крайними убеждениями существует много переходов, как в отношении представлений о реальности панген, так и в отношении разделения ролей между протоплазмой и ядром клетки в процессе передачи наследственных свойств организма. Из представлений Ф. сохраняется, так. обр., в большинстве учений лишь допущение, одинаковое с дарвиновским, о реальном существовании панген. Шагом вперед, сравнительно с Дарвином, в теории Ф., бесспорно, является утверждение, что пангены не покидают внутренности клеток, не передаются из клетки в клетку, т. е. не странствуют по телу (транспорт), а, размножаясь делением сами, достаются в удел каждой клетке при клеточном делении. Существование некоторых малейших порций, элементарных количеств или „квант“ живого вещества, повидимому, вообще необходимый постулат современной биологии, так как оно согласуется с общим представлением динамики: представлением атомистическим. Мы можем представлять себе особого размера или порядка частицы вещества, значительно меньшие, чем мельчайшие микроорганизмы, но более крупные и сложные, чем частицы химических тел (молекулы). Почти таковы должны быть частицы коллоидов, и с состоянием и свойствами этих тел современные физика, химия и биология ставят в тесную связь возможность и характер так. наз. „жизненных“ процессов. Вопрос иной: принадлежат ли предполагаемые Ф. пангены тому же разряду частиц, особенно же могут ли быть такие частицы „специфичны“, т. е. могут ли они соответствовать определенным свойствам организма? Этого вопроса Ф. не решил, и его пангены, в сущности, то же, что гипотетические частицы „живого вещества“ в „теориях жизни“ многих почти современных ему биологов („единицы жизни“, „биофоры“, „гранулы“). Как в гипотезе Дарвина, так и в развитии ее Ф., мы должны усматривать, несомненно, некоторый толчок вперед, во̀-время данный научному мышлению в том-же направлении, в котором двигаются точные науки: физика и химия. Биология пока далека от идеала точной науки, и некоторые ее гипотезы, поэтому, невозможно критиковать одинаково строго; пока достаточно, если в качестве служебных гипотез они способны двигать нашу мысль вперед.
Еще более возросла известность Ф. с выходом в свет нового труда его, „Теории мутаций“, в 1903 г. Очень близким предшественником его необходимо назвать русского ботаника С. И. Коржинского, фактическая сторона сочинения которого, быть может, вполне независимо, ясно отражена в теории мутаций Ф. Общественное мнение из „военного лагеря антидарвинистов“ (по выражению Плате) поспешило объявить теорию Ф. смертельным ударом учению Дарвина о происхождении видов. Теория мутаций Ф. провозглашала новый принцип изменений живых существ: не постепенных и незаметных, как у Дарвина, а прерывистых, скачкообразных, что и имело в виду подчеркнуть само название „мутация“ (превращение). По Ф., мутация есть коренное существенное изменение природы, свойственной организму данного вида; изменение по форме внезапное и по степени достаточное для того, чтобы возникшая форма могла быть нами отличена от первоначальной с такой же ясностью, как мы отличаем вообще один вид от другого. Так. обр., напр., из посева семян, собранных с одной и той-же особи, по Ф., может возникнуть новое поколение, некоторые особи которого будут явно отличны от родительской и, кроме того, способны сами дать семенами новое поколение, сохраняющее все свойства измененных особей, „мутантов“. Дарвин же говорит, что новые формы образовались постепенным и частичным изменением отдельных свойств, прогрессировали путем „естественного отбора“ и сохранялись в результате „борьбы за существование“. Из комбинаций частных изменений, наконец, произошли новые виды. Ясно, что новое учение Ф. о внезапном появлении новых видов могло быть представлено в корне подрывающим учение Дарвина. Сам Ф., действительно, объявлял ничтожные изменения, наблюдаемые внутри видов, ненаследуемыми и бесполезными по их слабости проявления, т. е. такими, которые не могут ни подлежать отбору, ни играть роли в борьбе за существование. Если это так, то вся теория Дарвина разрушается теорией Ф. Так рассуждали близорукие, тенденциозные судьи, забывая, что Ф., как и Дарвин, принимал отбор за окончательный момент укрепления мутаций, т. е. допускал переживание тех, которые оказались наиболее пригодными, приспособленными к условиям жизни. Так как после Ф. все наследственные изменения, независимо от их степени, стали называться мутациями, то теория мутаций теперь, в сущности, лишь повторяет общепризнанную, высказанную еще Ламарком, истину, что развитие живых существ зависит от изменчивости видов. Теории Ф. принадлежит также закон, что свойства организмов слагаются из резко различаемых, отдельных качеств. Эти свойства могут сочетаться группами, и у сродных видов повторяются те же качества и те же группы. Переходов, каковые мы наблюдаем часто между внешними формами растений и животных, по теории Ф., между единичными качествами не существует, подобно тому, „как нет переходов между молекулами химически разнородных тел“. Эти „качества“, конечно, ничто иное, как „единицы наследственности“, или „факторы“ современной генетики, или менделизма; конкретное представление их в виде малейших телец, как было сказано, ведет свое начало от дарвиновских геммул, которые предполагались Дарвином в наличности в половых клетках. Современное учение отводит им только определенное место в клеточном ядре. Ф. утверждает далее, что развитие всего растительного царства обусловливается последовательными мелкими „скачками“. Это последнее понятие тоже не ново, так как Дарвин говорит и о внезапных „легких вариациях“ или „игре“ (sport), что вполне отвечает скачкам в представлении Ф. (ср. XXI, 496). Наконец, теория мутаций утверждает, что образование новых видов в природе идет так же, как отщепление „мутантов“ от типа прославленного ламарковского ослинника (Oenothera Lamarckiana), и, стало быть, может быть непосредственно наблюдаемо и изучаемо путем опыта. Ф. считает, что это растение, которое он наблюдал в своих культурах многие годы, находится в периоде особого состояния формообразовательной деятельности. Такие же периоды он допускает в прошлом и для прочих растений, даже вычисляя время их длительности и необходимое число их повторений, что уже вполне гадательно. Систематическое, пристальное наблюдение своеобразной изменчивости ослинника, также дикой хризантемы и др. растений, составляет большую, неотъемлемую заслугу Ф., как скопление материала по наследственности. И до сих пор исследуются многими мутанты ослинника, их помеси и потомства этих помесей. Но дело оказывается здесь непомерно сложным, повидимому, благодаря тому, что родоначальные особи ослинника Ф. были сами очень сложными помесями, анализ которых не был сделан своевременно.
В своих теоретических построениях Ф. опередил, конечно, современников в том, что указал ту часть организма, которую необходимо считать за исходную область изменчивости: такой частью, по Ф., являются зародышевые ткани, каковы верхушки налагающихся почек, одинаково — листовых и цветочных. Изменяются, по Ф., отдельные клетки этих почек, в результате чего на неизмененном побеге могут появиться ветки с новыми, отличными от родительской особи листьями или цветками (т. наз. почечные мутации). В цветочной почке, в завязи, или в пыльниках — клетки, служащие для размножения (зародышевые мешки, пыльцевые зерна), могут оказаться при этом сплошь изменившимися, или из них меняются лишь некоторые. Так. обр., в первом поколении можно с большой вероятностью ожидать нечто вроде помесей от встречи типичных половых клеток с „мутировавшими“. Отсюда — предположение, что уклоняющиеся от типа формы имеют часто свойства помеси, от которых лишь в следующем поколении могут отщепляться настоящие, чистые мутанты. Чрезвычайно важная заслуга Ф., которую он, впрочем, разделяет еще с двумя ботаниками (Корренсом и Чермаком), это — открытие путем собственных опытов забытого закона Менделя о расщеплении гибридов (см. Мендель). Ф. указал также первый, что загадочное явление „ксений“ (см. XXIX, 623) у маиса находит себе объяснение в явлении „двойного оплодотворения“ у покрытосеменных растений, незадолго перед тем лишь открытого Навашиным.
Главнейшие труды Ф.: „Eine Methode zur Analyse d. Turgorkraft“ (1884), „Plasmolytische Studien üb. d. Wand d. Vacuolen“ (1885), „Leerbock d. Plantenphys.“ (1885), „Intracelluläre Pangenesis“ (1889), „Monographie d. Zwangdrehungen“ (1892), „Die Mutationstheorie“ (1903), „Species and Varieties“ (1904), „Plant Breeding“ (1907), „Pflanzenzüchtung“ (1908).