Апокалипсис («Книга Откровения») — последняя книга новозаветного канона, хотя на самом деле одна из древнейших; может быть, единственное иудео-христианское сочинение, пережившее реформу церкви при Павле. Первый стих указывает на сложный характер всей книги. Он называет ее «откровением, которое дал Бог… чтобы показать рабам своим, чему надлежит быть вскоре», и в то же время «откровением Иисуса Христа рабу своему Иоанну». Согласно новейшим исследованиям, последняя часть была вставлена компилятором, который соединил обе части книги — основной апокалипсис (гл. IV—XXI, 6) и послания к «семи церквам» (I—III, ХХI, 7 — XXII) — в одно целое, так чтобы казалось, что все оно исходит от Иоанна, имевшего видение на острове Патмосе в Малой Азии (см.), известного вообще под именем пресвитера Иоанна. Антипаулинистский характер посланий к церквам и антиримский характер апокалиптической части были источником сильного недоумения, особенно для протестантских теологов со времен Лютера. Апокалипсис стал представлять особую важность для еврейских ученых после того, как Фишер (см. библиографию) указал, что основная часть его принадлежит на самом деле к еврейской апокалиптической литературе. Первая часть (I, 4 — III, 22) содержит видение Иоанна, которому Иисус повелевает отправить послание к семи азиатским церквам (основанным Павлом или его сторонниками) для порицания их за распущенность, распространившуюся среди многих, «которые говорят о себе, что они иудеи, но они не таковы, а — сборище сатанинское» (II, 9, III, 9). Эти семь церквей — ефесская, смирнская, пергамская, фиатирская, сардская, филадельфийская и лаодикийская. Благодаря близости к язычникам многие из их членов под влиянием еретических вождей усвоили себе языческие или полуязыческие взгляды и образ жизни. На одного из них указывает имя николаитов (II, 6, 15; ср. Деян., VI, 5); он называется также Валаамом (II, 14, בלע עם = Ηικόλαος), так как подобно Валааму он своей лживой проповедью и чарами соблазнил народ к идолопоклонству и любодеянию (Числ., 25, 1; 31, 8, 16). Затем выставляется женщина, вероятно, пророчица, названная (II, 20) за свое идолопоклонство Иезавелью (I кн. Цар., 18, 19; 21, 25). Очевидно, семена, посеянные Павлом и его сторонниками, которые в своем антиномистическом гностицизме хвалились, что проникли «в глубины Божии» (I Кор., II, 10), принесли плохие плоды, так как патмосский пророк называет этих еретиков «ложными апостолами и лжецами» (II, 2), а их учения «глубинами сатанинскими» (II, 24). Трудно сказать, какую роль в этих ересях играли местные культы, напр. культ Асклепия в Пергаме («престол сатаны», II, 13); несомненно, что многие были «осквернены» языческими обрядами (II, 10, 26; III, 4). Наиболее сурово осуждает пророк Павлово учение, как «учение Валаама» (ср. По сл. Петра, II, 15, 16; Иуды, 11; Санг., 106б; Гит., 57а; см. Валаам). С другой стороны, Иисус обещает через Иоанна бедным, кротким и мученикам указанных церквей, отказывающимся участвовать в трапезах язычников, что они «вкусят от древа жизни» в раю (II, 2, 7); тем, которым приходится терпеть от языческих властей, обещается, что они, как истинные «борцы» мира сего, получат «венец жизни» (II, 10); «побеждающему» в борьбе (ср. раввинский термин «זכה») будет дан камень или знак (goral), на котором написано Неизреченное Имя, и он будет «вкушать манну небесную» (II, 17; ср. Танх. Бешаллах, изд. Бубера, стр. 21; Хаг., 12б; Апок. Баруха, XXIX, 8; Сивилл., II, 348), или, подобно Мессии, будет «править ими (язычниками) жезлом железным» и получит венец славы (II, 26—28); «утренняя звезда» заимствована из XXII, 16; те, «которые не осквернили одежд своих», «будут ходить в белых одеждах» и их имена будут записаны в книге жизни и исповеданы перед Богом и ангелами Его (III, 4— 5), а те, которые выдержат испытание сатаны, избегнут суда в великий день Мессии и будут столпами в храме «Нового Иерусалима» (III, 10—13, греч.) или разделят вечерю Мессии, сидя у (едва ли «на») престола Иисуса.
Очевидно, автор этих посланий к семи церквам Азии был, по собственному признанию, иудеем, хотя и веровал в Иисуса как воскресшего Мессию. Он видит его в своем видении как «верного свидетеля» (мученика), "который ближе всех к Богу, «который есть, был и будет» («грядет» соответствует еврейскому עתיד לבזא); его семь ангельских духов стоят «перед его престолом» (I, 4—5), как «сына человеческого, держащего семь звезд в правой руке, между тем как из уст его выходил острый с обеих сторон меч» (I, 13—16; II, 1, 12 [взято из Апокалипсиса, XIV, 14]; III, 1); который «держит ключи ада и смерти» (I, 18); который есть «святый и истинный», «имеющий ключ Давида» (III, 7, с намеком на слова Исаии, XXII, 22); который называется также «началом создания Божия» (III, 14). Однако отождествление «того, который был мертв и снова ожил», с Богом, который есть первый и последний, вечно живый, Вседержитель (I, 17; ср. I, 8; II, 8), является делом позднейшего компилятора. Заключение посланий находится в XXII, 16, где Иисус говорит: «Я есмь корень и потомок Давида» (ср. Исаию, 11, 1, 10), «звезда светлая и утренняя» (Числ., 24, 17 и [может быть] Пс., 100, 3; ср. LXX). Находить в этих главах следы преследования ранних христиан евреями, как делает большинство современных толкователей, совершенно нелогично. Напротив, автор порицает антиеврейское направление паулинических церквей. Памятник представляет поэтому большую историческую ценность. Важно отметить еврейские выражения, часто встречающиеся во всей этой части книги, которые доказывают, что автор или — если он сам писал первоначально по-еврейски или по-арамейски — переводчик его не умел правильно писать по-гречески. Об отношении этой части к следующему за тем апокалипсису см. ниже.
Следующая часть (IV—XX, 8) содержит различные еврейские апокалипсисы, объединенные вместе и измененные, интерполированные и переделанные так, чтобы произвести на читателя впечатление, будто все вместе написано автором посланий к семи церквам. В дальнейшем сделана попытка ознакомить читателя с содержанием двух оригинальных еврейских апокалипсисов, поскольку они могут быть восстановлены при помощи устранения вставок и переделок компиляторов.
После вводных стихов первой главы, 1 («Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, который есть и был и будет [«грядет» — позднейшее изменение] Вседержитель»), пророк описывает (IV, 1 сл.), как он был вознесен духом, и со словами ангела «Взойди сюда» пред ним открылись врата неба и он увидел «престол на небе и сидящего на престоле», подражание Иезек., 26—28: «Вокруг престола было двадцать четыре престола; а на престолах я видел сидевших двадцать четыре старца, которые облечены были в белые одежды и имели на головах своих золотые венцы» [очевидно, небесное отражение двадцати четырех разрядов священников, служащих в храме (Taan., IV, 2; I Хрон., 24, 7, 18; Иосиф, «Древн.», VII, 14, § 7; ср., однако, Gunkel, Schöpfung und Chaos, стр. 302—308, и Исаия, 24, 23)]. После описания четырех «hajjot», заимствованного у Иезек., 1, 5—10, 18 и соединенного с описанием серафимов у Ис., 6, 2—3, рассказ продолжается: «И ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: Свят, свят, свят, Господь Бог Саваоф (παντοκράτωρ; ср. Амос, 4, 13), который был, есть и будет (греч. текст — «грядет»). И когда животные воздают славу и честь и благодарение сидящему на престоле, живущему во веки веков («he chai-’olamin»), тогда двадцать четыре старца поклоняются ему и, полагая венцы свои, говорят: «Достоин Ты, Господи, приять славу и честь и силу, ибо ты сотворил все, и все по Твоей воле существует и сотворено». Гл. V: Автор описывает затем, как он видел в деснице Божией свиток, исписанный внутри и извне и запечатанный семью печатями (завещание запечатывалось обыкновенно семью печатями и вскрывалось семью свидетелями; см. Huschke, Das Buch mit den sieben Siegeln, 1860; Lahn, Einleitung in das Neue Testament, II, 591), и никто не мог ни на земле, ни на небе, ни под землею раскрыть сию книгу, пока один из двадцати четырех старцев не сказал, что «лев от колена Иудина, корень Давида, удостоился раскрыть сию книгу и снять семь печатей ее». Тогда внезапно появился лев (позднейший редактор неискусно подставляет вместо него «закланного агнца») с семью рогами и семью очами и становится между престолом и четырьмя животными и двадцатью четырьмя старцами; и он пришел и взял книгу, и тогда животные и старцы пали пред ним, говоря: «Достоин Ты взять книгу и снять печати, ибо…», остальное переделано позднейшим редактором. — Гл. VI, 1—12: При снятии Мессией первой печати автор слышит громовой голос одного из четырех животных и видит появление белого коня с всадником, держащим лук (изображающим, вероятно, чуму); при снятии второй печати появляется рыжий конь с всадником, вооруженным большим мечом (изображающим войну); при снятии третьей печати — вороной конь со всадником, держащим весы для взвешивания пшеницы, так как хлеб стал дорог (изображение голода); при снятии четвертой печати — «бледный» конь и его всадник — смерть. Эти четыре всадника должны погубить четвертую часть земли мечом, голодом, мором и хищными зверьми. Какое бедствие появляется при открытии пятой печати, уже не сообщается; по-видимому, это — гонение на святых, так как рассказ продолжается следующим образом: «Я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели» (как мученики; см. Киддуш га-Шем). И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?». И даны были им белые одежды, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока число мучеников не будет полно (ср. Апокал. Баруха, XXX, 2; IV Эзр., IV, 36). После этого автор видит великое множество людей всех стран и языков, евреев и прозелитов, также одетых в белые одежды, стоящих перед престолом; и ему говорят, что «это те, которые пришли от великой скорби; они убелили одежды свои кровью мучеников» (не «агнца», как пишет позднейший редактор); и теперь они служат Богу в небесном храме день и ночь, и Шехина будет обитать в них (VII, 9—17; это место неправильно перемещено). — Гл. VI, 12—17: При снятии шестой печати начинаются «родильные муки времени Мессии», תבליח משיח; ср. Иоель, 3, 3—4; Ис., 2, 10, 24; 34, 4, 4; Ос., 10, 8. Страх великого дня Божия гнева (Мал., 3, 2) и гнева Помазанника Его (Пс., 2, 12) охватывает весь мир. — Гл. VIII, 1—13, описывает снятие седьмой печати. Ужасную катастрофу подготовляет «безмолвие на небе как бы на полчаса». Четырем ангелам, держащим ветры в четырех углах земли, было повелено остановить дуновение ветров на землю, на море и на деревья, пока ангел не наложит печати Бога живого на чело 144000 слуг Божиих, т. е. по 12000 от каждого из колен Израилевых (Дан, как идолопоклонник, исключен; Леви занимает свое место с двумя сыновьями Иосифа), чтобы спасти их от грозящего бедствия (VII, 1—8). Семь труб семи ангелов, стоящих перед Богом, возвещают семь великих бедствий: первые четыре вызывают огонь (mabbul schel esch), который сжигает третью часть земли и иссушает третью часть моря и рек, и затмение солнца, луны и звезд (VIII, 2—12; ср. Сивилл., III, 80—90, 540); остальные три, которые возвещаются ангелом, летящим посреди неба (VIII, 13), приносят еще большие несчастья; первая — муки от саранчи, вышедшей из бездны, над которой имеет власть только ангел Абаддон, описанные во всей их жестокости в апокалиптических главах Иоеля (1, 6; в 2, 2—9 текст испорчен; ср. кн. Иова, 28, 22; ср. Zefoni, Иоель, 2, 20; Сук., 52а; IX, 1—12); во-вторых: освобождение четырех царей (מלכים; не ангелов, מלאכים) с берегов Евфрата с бесчисленным войском диких парфянских всадников в бронях огненных и серных, и сидящих на конях, с головами львов и со змеями вместо хвостов, и изо рта их выходит огонь, дым и сера (ср. Нахум, 2, 4—5; 3, 8). От них умерла третья часть людей; они были сотворены для этой казни с начала мира. «Прочие же люди, — заключает автор, — которые не умерли от этих язв, не раскаялись, но продолжали поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным, каменным и деревянным идолам, заниматься чародейством, совершать убийства, любодействовать и воровать» (IX, 1321; см. Сивилл., II, 255—262; IV, 31—34 и ср. четырех царей с великим войском на берегах Евфрата в Мидраше Симона бен-Иохая, у Jellinek, Bet ha-Midr., III, 81). Третье и последнее горе, возвещаемое в XI, 14 (X—XI, 13 прерывает рассказ), не изображается уже в дальнейшем (XI, 15 слл.), т. к. позднейший редактор изменил текст, описывавший первоначально последний суд над нераскаявшимися, над «царством мира сего», и вместо этого говорит о тех, «которые стали царством Христа». Лишь ст. 18, говорящий о «гневе Божием, снисшедшем на людей, чтобы погубить губивших землю», заключает следы первоначального содержания этой главы. Возможно, что ХIV, 1—5, говорящая о спасенных 144000 израильтян, — призыв к народам «бояться Бога и чтить Его, сотворившего небо, землю, море и источники вод, ибо наступил час суда Его» (ХIV, 6—7), составляет часть первоначального еврейского апокалипсиса; также XI, 16—18 — хвалебная песнь двадцати четырех старцев перед Богом и видение Ковчега Завета (XI, 19; Иома, 53б, 54а). По всей вероятности, этот апокалипсис был написан до разрушения Иерусалима, во время гонений, когда много евреев умерло мученической смертью и многие другие отпали, так что только 12000 человек из каждого колена могли быть спасены.
Гораздо сильнее и ярче в своей горячей ненависти к Риму, подобному Вавилону, разрушителю Иудеи, второй иудейский апокалипсис, или ряд апокалипсисов, написанных в продолжение осады и после разрушения Иерусалима и заключающихся в гл. X, 2 — XI, 13; XII, 1 — XIII, 18 и ХIV, 6 — ХХII, 6. Подобно Иезек., 2, 8 — 3, 3, автор описывает свое видение, как будто данное ему в виде книги, которую он должен съесть вместе с ее горьким содержанием. В подражание Иезек., 40, 3 и Зах., 2, 5—6, ангел вручает ему жезл, чтобы он мог измерить храм и жертвенник, которые должны остаться невредимыми, тогда как остальная часть святого города обречена на попрание ногами язычников (римских солдат) на сорок два месяца (Дан., 7, 25; 8, 14; 12, 7). Ему говорят затем, что в течение этого времени будут два пророка, свидетели Господа (Моисей и Илия?), которые снова проявят свою силу, затворив небеса, чтобы не шел дождь (I кн. Цар., 17, 1), превращая воду в кровь и поражая землю язвами (Исх., 7—10); и того, кто захочет оскорбить их, пожрет огонь, выходящий из их уст (II Цар., 1, 10). Но в конце концов они падут жертвами зверя, который выйдет из бездны, чтобы сразиться с ними. После их смерти трупы их будут лежать три с половиной дня на улицах святого города, который равен Содому и Египту, и народы всех языков и племен будут смотреть на них и радоваться смерти пророков, которые мучили их (своей проповедью покаяния), отказываясь похоронить их; но дух Божий снова вселит в них жизнь, и они, к удивлению народа, восстанут и вознесутся на небо; и в тот же час великое землетрясение погубит 7000 народа (XI, 1—13). В раввинских источниках нет никакого следа этой эсхатологической картины, кроме появления Моисея и Мессии во время войны Гога и Магога (Targ. Jer. Ex., XII, 42). Может быть, это древнейшая форма легенды о Мессии бен-Эфраим или бен-Иосиф, убитом Гогом и Магогом, основывающейся на Зах., 12, 10—11 (ср. Jellinek, Bet ha-Midr., III, 80). Затем следует (XIII, 1, 10) описание зверя (по Дан., 7, 4—7; ср. 7, 8; 11, 36). Он носит (в Divus Augustus) имя хулы и его уста произносят хулу на Бога и Его Шехину на земле и на небе (I, 5—6 неправильно понято позднейшим переводчиком). Он имеет власть над всеми племенами и языками и над всеми теми, чьи имена не записаны в книге жизни (искусственное добавление «агнца» обличает руку компилятора) от сотворения мира, и он ведет войну против «святых» (еврейского народа, как у Даниила). Его власть будет продолжаться сорок два месяца (три с половиной года Даниила), испытывая терпение святых. Но затем (XVI, 6—7) ангел на середине неба возвещает благовестие людям на земле, говоря: «Убойтесь Бога и воздайте Ему славу, ибо наступил час суда Его; и поклонитесь сотворившему небо, и землю, и море». Затем следует (ХV, 5 — XVI, 21) видение семи ангелов, выходящих из храма «с семью золотыми чашами, наполненными» гневом Бога, живущего во веки веков". Первый ангел выливает свою чашу на землю, и жестокие, гнойные раны появляются на людях (ср. Исх., 9, 8), имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу его (намек на культ императоров и на римские монеты). Второй ангел выливает свою чашу (ср. Исход, 7, 19) в море, и оно превращается в кровь, так что все живые существа в нем умирают. Третий выливает свою чашу в реки, и они становятся кровью, и ангел вод прославляет правосудие Божие (zidduk ha-din), которое заставляет пить кровь тех, кто пролил кровь святых и пророков. Четвертый выливает свою чашу на солнце, и оно становится огнем, сжигающим людей богохульствующих и не раскаивающихся. Пятый выливает чашу на «престол зверя» (Рим), и его царство наполняется тьмой; но и тогда народ не раскаивается. Шестой выливает свою чашу в великий Евфрат (ср. Санг., 98а), и он высыхает, чтобы готов был путь царям от востока (парфянам) в Армагеддон (Ir Magdiel, символическое имя Рима; XV, 1, 13—15 — интерполяция; см. Targ. Jer. к Быт., 36, 43; Pirke r. Elies., XXXVIII.; Beresch. rab., LXXXIII). Седьмой выливает свою чашу в воздух и производит землетрясение, которое раскалывает великий город (Рим) на три части, и города всех народов падают, и острова и горы колеблются, и Вавилон (Рим) берет из руки Божией чашу вина Его жестокого гнева (ср., Иер., 25, 15). В гл. XVII—XIX в подражание видению Тира у Исаии и Иезекиила (Ис., 23, 17; Иезек., 27—28) автор апокалипсиса изображает суд над великой блудницей, сидящей на водах многих, с которой блудодействовали цари земные и вином блудодеяния которой упивались живущие на земле. Он видит затем в пустыне «женщину, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными (идолопоклонство), и имеющем [семь голов и] десять рогов (ср. Дан., 7, 7); она облечена в порфиру и багряницу, украшена золотом и драгоценными камнями и держит в руке золотую чашу, полную нечистотою блудодейства ее» (картина заимствована, вероятно, от сирийского изображения Астарты, едущей на льве с чашей судьбы в руке). Сильно удивленный ее видом, он узнает от объясняющего ангела (ст. 5—14 и 16 — поздняя вставка, прерывающая объяснение), что «многие воды» означают многие народы, отданные во власть зверя, и что женщина — великий город (Рим), господствующий над царями земными. Затем он видит (XVIII, 1—8) одного из ангелов славы, спускающегося с неба и восклицающего (словами древних пророков, Ис., 21, 9; 24, 11—13): «Пал, пал Вавилон великий и сделался жилищем бесов», ибо все народы пили жгучее вино блудодеяния ее и цари земные любодействовали с нею (Ис., 23, 17; Иеремия, 25, 15, 27). «Выйди от нее, мой народ, чтобы не участвовать в грехах ее и не подвергнуться язвам ее» (Иер., 51, 6, 9), «ибо грехи ее дошли до неба и Бог вспомянул о неправде ее» (Пс., 137, 8; Иерем., 50, 15, 29). В ритмических изречениях, взятых из Библии, слышится голос, говорящий: «В чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое. Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей». Все, что было сказано о Вавилоне (Ис., 47, 7—9, Иерем., 50, 32—34), применяется к ней; и плач Иезекиила по поводу падения Тира (26, 16—28, 36) повторяется царями земными по поводу падения Вавилона (Рима) «Горе, горе тебе, Вавилон, великий, сильный город! В один час пришел суд твой!» служит припевом (XVIII, 10, 19). Ритмическая форма, в которой написано все это, обличает еврейского автора, между тем как позднейшие интерполяции каждый раз нарушают и связь, и ритм. Наконец (XVIII, 21—24) ангел повергает большой камень в море (ср. Иер., 51, 63—64), говоря: «Так повержен будет навеки Вавилон, и уже не будет его»; не слышно будет в нем более его музыкантов (ср. Иезек. 26, 14), и не видно будет ни одного художника; не слышно будет ни «шума от жерновов», ни «голоса жениха и невесты», и «свет светильника» более уже не будет сиять (ср. Иеремия, 25, 10).
Чтобы понять связь между пророчеством о звере и Риме и видением змея и Мессии (позднейшего «агнца»), которые предшествуют и следуют, необходимо помнить, что со времени Помпея Рим был в глазах еврейских авторов апокалипсисов четвертым зверем Даниилова апокалипсиса (см. Дан., 7, 7), последним «нечестивым царством», конец которого возвестит наступление царства Мессии (Schir r., II, 12; Beresch r., XLIV, 20; Wajikr. r., XIII. Midr. Tehillim, LXXX, 14; см. Ромул). Намек на Рим находили в Пс. 80, 14, в словах הזיר מיעד («лесной зверь»); буква ע написана выше других, чтобы получилось слово ומי (Рим) с обратным порядком букв (ср. Энох, LXXXIX, 12, где Исав назван «черным диким вепрем»). Отождествление Рима с Вавилоном встречается также в иудейских Сивиллиных книгах, V, 159, а отождествление его с Тиром в Schem. r., IX, 13. Эти факты указывают ход еврейской апокалиптической традиции. «Дикий зверь в тростнике» (Пс., 68, 31) также отождествлялся с Римом (см. Midr. Tehill., LXVIII, ed. Buber, стр. 15). Но чтобы объяснить замедление Мессии, который должен «убить нечестивого духом уст своих» (Ис., 11, 4), была введена космическая сила в виде Ариманова животного, змея, как исконного врага, готовящего гибель Мессии, Антихриста, который с своей ратью мешает делу искупления («me’akkebet ha-ge’ullah»; Санг., 97б; Нид., 13б; ср. I Фессал., II, 6—7). С этой целью автор пользуется мифологическим рассказом (XIII, 1—6), заимствованным из Вавилонии, как указывает Гункель (ук. соч., стр. 379—396), или из мифа об Аполлоне, как думает А. Дитерих («Abraxas», 1891, стр. 107—122), или, наконец, из Египта, как предполагает Bousset. Он видит (XII, 1—6) Сион в форме «женщины, облеченной в солнце, под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд». Она имела во чреве младенца, которому суждено было «пасти народы жезлом железным» (Пс., 2, 9), и змей о семи головах преследовал ее; младенец (будущий Мессия) был восхищен к престолу Бога (т. е. скрыт), и она убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там 1260 дней (три с половиной года); ср. XI, 3; XIII, 5 и Дан., 7, 8; 11, 25; ср. с этим талмудическую легенду о младенце Мессии, унесенном бурей (Jer. Ber., II, 5а). За этим следует подобный же рассказ, написанный другой рукою (XII, 7—15), описывающий битву, происшедшую на небе между Михаилом «синегором» (ангелом-ходатаем) Израиля (Midr. Tehill., XX) и сатаной «категором» («обвинителем»), которая оканчивается низвержением древнего змея с его воинством (победа, достигнутая благодаря заслугам еврейских мучеников, которые заставляют умолкнуть обвинителя).
После этого, говорит второй вариант, змей стал преследовать женщину (Израиль), но она была унесена большим орлом в безопасное место в пустыне, где питалась в продолжение «времени, двух времен и половины времени» (три с половиной года; ср. Дан., 7, 25); и когда «змей выпустил из пасти своей поток воды чтобы затопить ее, земля разверзла уста свои и поглотила воду». В конце концов, будучи бессилен убить женщину с ее младенцем, змей вступил в брань с прочими от семени ее, с благочестивыми людьми, «сохраняющими заповеди Божии».
Пророчество относительно Рима подверглось, по-видимому, многочисленным интерполяциям со стороны еврейских и позднейших компиляторов. Как «второй зверь», лжепророк, заставляющий поклоняться изображению императора (XIII, 11—17), так и толкование семи голов (XVII, 8—12) являются позднейшими вставками. Число 666 (נוז קסד; XIII, 18) также едва ли исконно, тем более, что число 256 отвечает и зверю, и человеку (וזמי и נוז) и обычно в апокалипсисе. Относительно второго зверя, по имени Велиар, ср. Сивилл., II, 167, 210; III, 63—90.
Рассказ о Мессии, скрытом у Бога на небе, продолжается в XIV, 6—20, месте, которое носит очень мало следов работы позднейшего компилятора. Народам возвещается (не «благовестие»): «Убойтесь Бога-Творца, ибо наступил час суда Его» (XIV, 6—9). Затем появляется «Сын человеческий, снисходящий на облаке» (ср. Дан., 7, 13), в золотом венце на голове и с острым серпом в руке; и голос, исходящий из храма, говорит: «Пусти серп твой и пожни, ибо жатва на земле готова», «обрежь грозди винограда на земле, потому что созрели на нем ягоды» (ср. Иоель, 4, 13); и он поверг серп свой на землю, и обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божия" (ср. Ис., 63, 1—6); и когда истоптаны были ягоды в точиле за городом (ср. Зах., 14, 4), то потекла кровь из точила, даже до узд конских на 1600 стадий (ср. Энох, ХСIV, 9; ХСIХ, 6, 3). Та же картина описывается в гл. XIX, 11, 16 (так же измененной позднейшим редактором), где автор видит «на белом коне» того, «кому надлежит судить и воевать»; очи его как пламень огненный, а на венце его (тройном?) написано Неизреченное Имя; он облечен в одежду, обагренную кровью (Исаия, 63, 3) и имя его… Силы небесные следуют за ним на белых конях, и из уст его исходит острый меч, которым он будет поражать народы. Он будет пасти их жезлом железным (Пс., 2, 9) и топтать точило гнева Бога Вседержителя (Исаия, 63, 6); на одежде и на бедре его написано: «Царь царей и Господь господствующих». Заключительная сцена описана в XIX, 17—18, 21: Голос («ангела, стоящего на солнце» — очевидно, не первоначально) сзывает словами Иезекиила, 39, 17—20, всех птиц и зверей на великое жертвоприношение («вечерю» Божию), чтобы пожрать трупы царей, тысяченачальников, трупы сильных, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, малых и великих… и все птицы напитались их трупами". Затем автор видит, в гл. XX, 1—5, суд, происходящий на небе над драконом, сатаной, древним змеем, которого, подобно Азазелу у Эноха, сковывают и низвергают в бездну, где он будет заключен в течение тысячи лет седьмого тысячелетия, в которое Мессия будет царствовать с избранными. В этом месте первоначальный апокалипсис говорил, вероятно, о «воскресении святых, умерших за Господа» (XIV, 13), и о победной песне, которую они поют в честь союза жениха Мессии с невестой, дочерью Циона (XV, 24; XIX, 18).
По истечении седьмого тысячелетия (ср. Бундехеш, XXIX, 8) древний змей снова освобождается, чтобы обольстить народы земные, и бесчисленные рати Гога и Магога окружают Святой город. Сатана навеки ввергается в геенну (ср. там же), и воздвигаются «судилищные престолы» (Дан., 7) для всех мертвых, восставших для суда (XX, 7—15). Затем все те, чьи имена не записаны в книге жизни, низвергаются в озеро огненное. «Все боязливые и неверные, и скверные, и убийцы, и любодеи, и чародеи, и идолослужители, и лжецы найдут вторую смерть» (ср. Targ. Jer. к Второзак., 33, 6), и «будут брошены в озеро, горящее огнем и серою» (XXI, 8). И будет «новое небо и новая земля» (Ис., 65, 17); прежние исчезнут, и помазанник Божий будет с людьми; они будут народом Божиим, и он отрет всякую слезу с очей, и не будет более ни горя, ни печали" (ср. Энох, ХС, 29; IV Эзры, VI, 26; Апок. Бар., IV, 3, XXXII, 2; Хаг., 126, Таан., 5а). Затем (XXI, 9—27) вместо старого пророк видит новый Иерусалим, сходящий с неба, приготовленный, «как невеста, украшенная для мужа своего» (Ис., 61, 10), со всей славой и великолепием, описанными у Исаии, 54, 11—12; 62, 6, с двенадцатью воротами, упоминаемыми у Иезекиила, 48, 31—35, для двенадцати колен Израиля. Двенадцать камней в основании (двенадцать имен апостолов обличают руку позднейшего редактора) — драгоценные камни, соответствующие двенадцати камням на нагруднике у первосвященника (Choschen; cp. Иезек., 39, 10); двенадцать ворот — двенадцать жемчужин; а город с его улицами — из чистого золота, прозрачный, как стекло (той же мечте о золотом Иерусалиме с воротами из жемчуга и драгоценных камней предавались и раввины; см. Баба Батра, 75а). В нем не будет храма, так как Господь сил будет его храмом (ср. Иезек., 11, 14). Слова «и агнец» (XXI, 22), «и агнец — светильник его» (XXI, 23; ср. XXII, 5, заимств. у Ис., 60, 19) — позднейшие интерполяции. Стихи 24—27 взяты у Ис., 60, 2; 11, 52, 1 (cp. Иезек., 44, 9), но изменены таким образом, чтобы избежать упоминания «ноги»; вместо слов о «необрезанных» говорится: «и не войдет в него преданный лжи и мерзости; только те, которые записаны в книге жизни».
Наконец, автор видит чистую, как кристалл, реку воды, исходящую от престола Бога (ср. Иезек., 47, 1—12 и Санг., 100а, где говорится, что исток реки — Святая Святых). Иудейские гностики (Хаг., 146) также говорили о белом мраморном престоле, окруженном «водами», совершенно так же, как «стеклянное море» близ «белого престола», описываемое в Откр., IV, 6; XX, 11. По другую сторону реки он видит древо жизни (Энох, XXV, 4—6), «имеющее двенадцать родов плодов, дающее каждый месяц плод свой, и листья дерева для исцеления народов». «И ничего уже не будет проклятого» (ср. Зах., 14, 11, חום), ибо рабы Господни «узрят лице его (ср. Исаия, 40, 5) и будут царствовать во веки веков» (ср. Дан., 7, 27).
Весь А., заключением которого является место XXII, 10—15, так же как и предшествующий ему более краткий А., во всех своих частях (кроме тех, которые переделаны позднейшим компилятором) чисто иудейский по духу и взглядам, как это вполне признал и Моммзен (Römische Geschichte, V, 520—523). Он дает развитие всей эсхатологической драмы согласно еврейским взглядам. — Он — еврейский по композиции и языку и носит следы того, что был первоначально написан на еврейском языке, как показывают слова σκηνή (скиния, XXI, 3) вместо שכינח; מלאכים (ангелы) по ошибке вместо מלבים (цари, IX, 4), ένίκησεν (победил) вместо זכח (достоин) и др. Оба апокалипсиса принадлежали, по-видимому, подобно апокалипсису Матф., XXIV или подобно Посланию Якова и Завету двенадцати патриархов, ессеям, которые после разрушения храма примкнули к иудео-христианской церкви (ср. Откр., XXI, 22, показывающее, что автор не верит в восстановление храма). Члену ранней церкви легко было применить его в целом к христианским взглядам при помощи некоторых подстановок и вставок, не всегда, впрочем, особенно искусных («агнец» вместо «Мессии»), а иногда при помощи изменений или добавлений значительных частей (V, 9—14; VII, 9—10; XI, 82; ХIV, 25; XVI, 15; XIX, 710; XX, 6; XXI, 2; XXII, 7—10; 16—17; 20). Возможно, что патмосский пророк, писавший послания к семи церквам, или кто-нибудь из его учеников, рассылая их, имел перед собою эти апокалипсисы и присоединил их к своему труду. Это предположение объяснило бы удивительное сходство выражений между первыми тремя главами и остальной частью. Следует обратить внимание также на то, что имя «Слово Божие», даваемое Мессии христианским автором в Откр., XIX, 13, в точности соответствует «Логосу» в Евангелии Иоанна, I, 1 и «Агнцу» у Иоанна, I, 29. К этому можно прибавить изображение Антихриста, одинаковое в Апокалипсисе и у Иоанна, II, 18; IV, 3 и II Иоан., 7. Благодаря этим и другим совпадениям пресвитер Иоанн, автор посланий к семи церквам и, может быть, автор второго и третьего Посланий Иоанна (см. первые стихи) был отождествлен с апостолом Иоанном, признаваемым автором четвертого Евангелия. С его именем эти книги вошли в канон, несмотря на то, что точка зрения автора Откровения сильно отличается от точки зрения, проявляющейся в Евангелии и в Посланиях. Послания, подобно Евангелию, написаны в духе Павла и для его церквей; книга Откровения, несмотря на свою внешнюю христианскую оболочку, остается еврейским памятником. — Ср.: Bousset, Die Offenbarung Johannis, Геттинген, 1896 (написана с апологетической точки зрения и без знакомства с раввинскими источниками); его же, die Offenbarung Johannis, в Meyers Kritisch-exegetischer Kommentar über das Neue Testament, XVI, 6-е изд., 1906; Gunkel, Schöpfung und Chaos, 1895, стр. 379—398; P. Schmidt, Anmerkungen über die Komposition der Offenbarung Johannis; E. Vischer, Die Offenbarung Johannis, Лейпциг, 1886; Fr. Spitta, Die Offenbarung Johannis, Галле, 1889; Weiss, Die Offenbarung Johannis, Ein Beitrag zur Literatur und Religionsgeschichte, Геттинген, 1904; J. Wellhausen, Skizzen und Vorarbeiten, 1899, IV, 215—234. [J. E., X, 390].
2.