ЕЭБЕ/Антисемитизм в Германии

Материал из Викитеки — свободной библиотеки

Антисемитизм в Германии. — Эмансипация евреев во Франции в 1791 г. вызвала в Германии сильную тревогу: немцы опасались, как бы революционные и освободительные идеи не перешагнули через Рейн и не принесли бы с собою германским евреям политического и гражданского равноправия. Выразительницей этого тревожного настроения явилась антисемитская литература того времени. В анонимной брошюре «Ueber die physische und moralische Verfassung der heutigen Juden» (1794) доказывается, что евреи не могут быть хорошими гражданами, так как их религиозные воззрения препятствуют им верою и правдою служить отечеству; никакие Мендельсоны не в состоянии их исправить, ибо евреи никогда по убеждению не станут христианами; веротерпимость по отношению к ним есть преступление. В другой брошюре, «Ueber Judenthum und Juden, hauptsächlich in Rücksicht ihres Einflusses auf den bürgerlichen Wohlstand» (1795), разъясняется злоупотребление словом «веротерпимость»: в религиозном отношении должна господствовать свобода, но вопрос о гражданских правах должен рассматриваться с иной точки зрения. Государство не может уравнять в правах тех граждан, которые благодаря своей религии не исполняют всех гражданских обязанностей. Мендельсоновское просвещение не в состоянии в корне уничтожить это зло. Правда, принятие христианства улучшает характер евреев, но на массовый переход невозможно рассчитывать. Постепенное улучшение положения евреев, параллельное их переходу в христианство, — таково требование анонимного автора. Автор брошюры «Politisch-theologische Aufgabe in der Behandlung der jüdischen Täuflinge nebst einer Beantwortung derselben» (1796) относится менее снисходительно к крещеным. По его мнению, прозелиты для доказательства своего бескорыстия не должны в течение первых шести лет пользоваться никакими правами, и только по истечении этого срока им могут быть предоставлены все гражданские и политические права. Книжка «Die Juden» (1799) Хр. Люд. Паальцова протестует против уравнения евреев в правах с христианами: история учит, что следует остерегаться общения с евреями. — Даже величайшие умы того времени были заражены антисемитизмом. Так, напр., Гете изгоняет евреев из своего идеального государства: «Как можем мы приобщить их к высшей культуре, значение и смысл которой они отрицают?» (В. Мейстер). Еще резче против евреев выступил Фихте; в своих «Beiträge zur Berechtigung der Urtheile des Publikums über die französische Revolution» (1793) он говорит: «Пусть евреям будут даны человеческие права, но для предоставления им гражданских я не вижу другого средства, как в одну ночь отрезать им голову и посадить другую, в которой не было бы ни одной еврейской мысли; для ограждения нас от евреев есть одно лишь средство: завоевать для них обетованную землю и всех их туда отправить». Однако в лице Христиана Грунда, написавшего «Ist eine bürgerliche Gleichstellung der Juden in Deutschland em Recht und der Klugheit gemäss?» (1798) и анонимного автора брошюры «Apologie für die unterdrückte Judenschaft in Deutschland an den Congress von Rastadt gerichtet» (1798) нашлись в Германии и защитники еврейской эмансипации; обе брошюры, по плану их авторов, должны были засвидетельствовать перед собравшимися в Раштадте уполномоченными Франции, Австрии, Пруссии и других немецких владений, что общественное мнение Германии настроено в пользу евреев и требует улучшения их правового положения. Хотя попытка повлиять в Раштадте на немецких князей в духе эмансипации евреев не имела успеха, однако в 1802 г. тот же Хр. Грунд от имени немецкого еврейства представил заседавшему в Регенсбурге сейму петицию о даровании евреям прав пассивного гражданства; петиция была озаглавлена «Bittschrift der Juden in Deutschland an die Representanten unserer Nation um das deutsche Bürgerrecht», и, несмотря на то, что австрийский посланник ее поддерживал и высказывался за предоставление евреям гражданских прав, она была сеймом оставлена без внимания. Не приведя к практическим результатам, петиция, тем не менее, вызвала бурю негодования в немецком обществе и послужила сигналом к появлению богатой антисемитской литературы. В брошюре «Die Juden in Deutschland und deren Annahme zu Reichs und Provinzialbürgern» (1803) резко осуждается выступление в защиту евреев австрийского представителя в Регенсбурге; анонимный автор предостерегает многочисленных князей Германии от поспешных шагов в пользу евреев и требует самого сурового к ним отношения. В то же время Хр. Люд. Паальцов опубликовал на латинском языке памфлет «De civitate judaeorum» (1803), где на евреев были взведены самые страшные обвинения. Брошюра Граттенауэра «Wider die Juden» (1803) содержала призыв к истреблению евреев; автор искренне скорбел о том, что «честному христианину просвещенный век не разрешает более попросту убивать жидов». Граттенауэр не ограничился одним призывом, и в том же году (1803) выпустил еще две брошюры, ни в чем ни уступавшие по резкости знаменитой брошюре «Wider die Juden». Выступление Граттенауэра имело шумный успех, его призывы выдержали в течение нескольких месяцев по 4—5 изданий и вызвали многочисленные возражения и одобрения; возникла целая литература за и против Граттенауэра, и возбуждение умов было настолько велико, что берлинский начальник полиции в видах успокоения города запретил печатание каких бы то ни было сочинений по еврейскому вопросу. Вмешательство полиции не остановило литературного потока: вместо Берлина брошюры стали печататься в Кенигсберге, Марбурге, Ратиборе и т. д. Огромное большинство этих брошюр представляло простую переделку памфлетов Граттенауэра, и только сочинение Фр. Бухгольца «Moses und Jesus oder über das intellektuelle und moralische Verhältniss der Juden und Christen» выделялось некоторой своей оригинальностью; автор доказывал, что христианство ничего общего не имеет с иудаизмом и что оно возникло как протест против последнего. Прусских евреев Бухгольц называет «цыганами, которых следует удалить из пределов государства»; он удивляется, «как мог Лессинг переносить такого человека, как Мендельсон», и говорит, «что между ним и каким-либо евреем никогда не могли бы установиться такие отношения, чтобы еврей публично называл его своим другом». — Наполеоновские войны положили конец литературным выпадам по адресу евреев: униженной и разбитой Германии было не до них. Словно насмехаясь над общественным мнением, Наполеон даровал евреям гражданские и политические права не только в присоединенных к Франции землях, но и в государствах, находившихся под его протекторатом. Так, конституция Вестфальского королевства, составленного из Брауншвейга, Гессена, Магдебурга, Галле, Гильдесгейма, Геттингена, Оснабрюка, Гослара, Падерборна и т. д., провозглашала (§ 10) равенство всех подданных перед законом и свободу всех культов. Мало того, король Жером законом 12 января 1808 г. установил, что «подданные, принадлежащие в еврейской религии, должны во всех наших провинциях пользоваться теми же правами и вольностями, что и другие подданные». Вследствие этого были отменены всякого рода ограничительные по отношению к евреям меры, а также и специальные еврейские налоги. Еврейская депутация горячо благодарила Жерома за его великодушное отношение к «детям старого израильского племени» и заявила, что «отныне в Вестфальских горах раздастся громкое эхо песен Сиона». Примеру Жерома последовал баденский великий герцог Карл Фридрих, давний союзник Наполеона, возведенный им из герцогского звания в великогерцогское. В силу законов 1808 и 1809 гг. евреи стали в Бадене сначала покровительствуемыми гражданами, а потом некоторые категории их получили все права гражданства. Французский генерал Жордан уничтожил еврейское гетто в Франкфурте-на-Майне, и евреи за 440 тысяч флоринов были признаны полноправными гражданами Франкфуртского великого герцогства. Сила французского оружия повлияла и на антисемитское настроение богатых ганзейских городов: Гамбург, Любек и Бремен вынуждены были открыть евреям двери и признать их своими гражданами. Даже Пруссия и Мекленбург увлеклись общим эмансипационным движением, и, за исключением Саксонии и Баварии, на всем протяжении Германии пали еврейские цепи от лязга наполеоновского оружия. После свержения Наполеона немецкое общество, так позорно и рабски переносившее иго чужеземного деспотизма, вдруг прониклось ненавистью к своему недавнему владыке и угнетателю. Ненависть эта не замедлила принять самые уродливые формы и вылилась в какое-то слепое отвращение ко всему тому, что было связано с именем Французской революции. Великим принципам свободы, равенства и братства были противопоставлены святая охрана христианского государства, верность старым преданиям и традициям и отеческая заботливость монарха о своих подданных. Прочь всякие новшества и нововведения, долой чуждые тевтонскому духу элементы, и да здравствует доброе старое время, когда Фридрих Барбаросса мудрой рукой вел по стезе добродетели и славы своих храбрых, религиозных и верных сынов, не знавших ни разврата иностранцев, ни требований разума и рассудка, празднующих вакханалии по ту сторону Рейна! Первыми жертвами этого «христианско-германского» крика должны были стать евреи уже потому, что

«Wer nicht deutsche Röcke trägt
Ist auch nicht vaterländisch».

В капитуляции «свободного города Франкфурта» (1814) сказано было: «Относительно гражданских прав евреев, равно как всего прочего, касающегося франкфуртских евреев, будет постановлено впоследствии». Эта специальная оговорка встревожила евреев: они обратились за помощью к барону Штейну, но знаменитый прусский реформатор, «распространивший свою ненависть к Наполеону не только на французов, но и на освобожденных Францией евреев», ответил, что «от благоразумия и справедливости городских конституционных властей зависит определение объема прав евреев во Франкфурте». В брошюре «Das Bürgerrecht der israelitischen Einwohner zu Frankfurt am Main» (1814) евреи пытались доказать гражданам и конституционным властям Франкфурта, что они издавна находились под непосредственной властью императора, а не города, что последний не имеет права посягать на их свободу, что они не только купили права гражданства, но и заслужили их, участвуя в освободительной войне. Все старания евреев были, однако, напрасны: городской сенат единогласно постановил лишить евреев приобретенных в 1811 г. прав и восстановить старое гетто со всеми вытекавшими из него ограничительными мерами. На Венском конгрессе (см.) евреи обжаловали решение сената, но представитель Франкфурта «от имени всего города» заявил самый энергичный протест «против дарованных евреям великого герцогства прав, нанесших страшный ущерб христианскому населению, подорвавших их могущество и власть и повредивших даже самим евреям». За Франкфуртом последовали ганзейские города: купцы и лавочники Любека потребовали от сената изгнания евреев из пределов Любека, и сенат покорно исполнил волю граждан «свободного» города. То же имело место в Бремене и даже в Гамбурге, где сенат, воздав должное патриотизму евреев в период освободительной войны, пытался было защищать их от нападок заинтересованных в изгнании евреев христианских коммерсантов. Варварская политика городов-республик была осуждена не только либеральным Гарденбергом, но даже реакционером Меттернихом. Последний писал некоему Геферу: «В ту минуту, когда евреи вправе ожидать от собравшегося в Вене конгресса определения их прав, основанного на либеральных принципах, я не могу оставаться равнодушным при известии о тех угнетениях, которым подвергаются еврейские жители Гамбурга, Бремена и Любека». Однако антисемитская политика ганзейских городов одержала верх над эфемерной толерантностью Меттерниха, и евреи почти на всем протяжении Германии, в особенности в Пруссии, подверглись различного рода ограничениям. Одновременно с этим правительственным антисемитизмом возник и общественный, выразившийся в литературе того времени. Наибольший успех выпал на долю берлинского профессора Фридриха Рюса (Rühs), опубликовавшего в 1816 г. книгу под названием «Ueber die An sprüche der Juden an das deutsche Bürgerrecht mit einem Anhange über die Geschichte der Juden in Spanien». Рюс, некогда сам увлекавшийся революционными принципами, теперь решительно отворачивался от всего навеянного Францией, доказывая, как вредно отражаются на государстве абстрактные теории, в силу которых евреи такие же люди и, следовательно, граждане, что и христиане. По мнению Рюса, идеологи совершили чуть ли не преступление, когда подставили под понятие о людях вовсе не равнозначащее и не совпадающее с ним понятие о гражданине: еврей — человек, но отнюдь не гражданин, ибо он подчиняется своему собственному закону — Талмуду, своему начальству — раввинам; евреи составляют особую нацию, ничего общего не имеющую с господствующей в данной стране, они образуют государство в государстве. Ошибочно, по словам Рюса, приписывать отрицательные стороны еврейской расы тяжелым условиям, в которых они жили тысячелетиями: в Испании и Польше, где евреев долгое время совершенно не притесняли, они занимались тем же грязным и непроизводительным посредничеством, как и в Германии и Австрии, и евреям испанцы и поляки обязаны своим материальным и духовным падением. «Пусть история Испании, — восклицает Рюс, — послужит для всей Европы примером, как опасно христианскому государству подпасть под власть евреев». Другое сочинение Рюса, «Das Recht des Christenthums und des deutschen Reiches vertheidigt gegen die Ansprüche der Juden und ihrer Verfechter» (1816), подробно останавливалось на преимуществах христианства над иудейской религией, доказывало существование особой еврейской расы, опровергало доводы в защиту евреев и в необходимость их уравнения с христианами и требовало от государства принятия принудительных мер к насаждению среди евреев определенного вида занятий. Другой профессор, философ Фрис, в своей книге «Ueber die Gefährdung des Wohlstandes und des Charakters der Deutschen durch die Juden» (1816) доказывал, что причина всех несчастий Германии лежит «в пропитанном ядом гуманности законодательстве о евреях», в эксплуатации последними христианского населения и в тайных сношениях евреев с их освободителями-французами. Фрис требовал издания драконовских законов по отношению к евреям, если совершенное их изгнание из пределов Германии представило бы непреодолимые препятствия. Кроме сочинений этих двух профессоров-антисемитов, много шума наделала и анонимная брошюра «Was soll bei der neuen Verfassung aus den Juden werden?» (1816), где доказывалось, что тирания Наполеона держалась благодаря проискам евреев, этих заклятых врагов «германско-христианского государства» и восторженных поклонников «антихристианско-революционной Франции». Из других антисемитских произведений этой эпохи упомянем: «Deutschlands Forderungen an den deutschen Bund» (1816), «Die Juden und das Judenthum wie sie sind (1816; отрывок из Эйзенменгера); Spaun, „Politische und litterarische Phantasien“ (1817); Rapp, „Die Judenschaft von Frankfurt am Main und ihre Rechte“ (1817). Немецкий театр не остался в стороне от этого антисемитского движения, и если пьеса Якоба „Kriegsthaten und Hochzeit“ (1816), где евреи были выставлены в самом отвратительном виде, не имела большого успеха, то фарс „Unser Verkehr“ Карла Сессы вызвал такой восторг берлинцев, что актер Вурм за неподражаемое умение „mauscheln“ за короткое время сделался популярной личностью в Пруссии и самая пьеса должна была, по плану царедворцев, пойти в честь императора Александра I во время его пребывания в Берлине. Особенно сильно заражены были антисемитизмом мелкие коммерсанты и ремесленники, которые в дни господства французского влияния немало пострадали от еврейской конкуренции и теперь громкими фразами о величии германского духа, о необходимости защиты христианского государства от чуждых ему элементов и невозможности допущения „государства в государстве“ успокаивали свои свежие раны. Затронутые интересы кармана были немецкому горожанину гораздо ближе интересов „расы“, „племени“, „национальности“ и других пущенных в оборот разными Рюсами и Фрисами словечек, и недаром Берне заметил по адресу антисемитов: „Ihr hasst nicht die Juden, weil sie es verdienen, sondern weil sie — verdienen“. С антисемитизмом, правда, боролись, помимо евреев, и некоторые христиане (Эвальд, проф. Паулус, Шмидт, Кремер); но их голоса оставались гласом вопиющего в пустыне, и в воздухе чувствовалось приближение страшной грозы. „Наступил момент, — писал проф. Александр Липс в марте 1819 г., — когда граждане одного и того же государства стоят друг против друга, словно враги, готовые по первому сигналу броситься в рукопашный бой. Везде свирепствует ненависть, напоминающая мрачное средневековье; ощущается нечто ужасное: общественный мир будет нарушен, и принципы гуманности будут осквернены“. При таких обстоятельствах вюрцбургский раввин Розенфельд обратился в баварский парламент с петицией от имени евреев об улучшении их правового положения. Петицию эту красноречиво поддержали профессор Брендель, католический священник Ксавье Шмид и депутат граф Арко; парламент постановил поручить правительству выработать новое законоположение о евреях, причем в его основу должен был лечь представленный еврейской комиссией проект реформ. Решение парламента вызвало недовольство баварских антисемитов, и со всех сторон стали поступать петиции не только о сохранении всех еврейских ограничений, но и о выселении евреев из пределов Баварии. Вюрцбургские студенты отомстили профессору Бренделю за его речь в защиту евреев: 2 августа 1819 г. они напали на него с криком: „hep! hep! Jude verreck!“. Студенческая манифестация нашла живой отклик среди лавочников и ремесленников Вюрцбурга, и по городу раздался крик: „hep, hep“; от крика вскоре перешли к грабежу и громленью еврейских лавок, а когда евреи стали защищаться, то началась всеобщая свалка, во время которой было убито несколько евреев. На следующий день жители Вюрцбурга потребовали от городского магистрата немедленного изгнания евреев из столицы Баварии, и 400 евреев должны были оставить город за то, что по их вине в нем было нарушено общественное спокойствие. Едва весть об изгнании евреев из Вюрцбурга достигла Бамберга, как в нем раздался тот же крик „hep, hep“, сопровождавшийся нападениями на евреев; из Бамберга антиеврейские беспорядки распространились по всей Франконии. 10 августа франкфуртская чернь разгромила дом Ротшильда, через два дня начались еврейские погромы в Дармштадте, Мейнингене, Данциге, Мангейме, Зимерахе, Бейрейте и Фульде; 18 августа в Карлсруэ на стенах синагоги и богатых еврейских домов красовались надписи „смерть жидам! истребим жидов!“. В тот же день был разгромлен банкир Габер. В Гамбурге, где евреев в общественных зданиях встречали криками „hep, hep“, им было объявлено сенатом, чтобы они не вели себя „вызывающим образом“ и не навлекали на себя народного гнева. В Дюссельдорфе 28 августа на дверях еврейских домов появились грозные знаки, и евреи не решались появляться на улице. То же имело место в Гейдельберге и некоторых других баденских городах. Одновременно с уличным антисемитизмом развивался и литературный. Гундт-Радовский в памфлете „Der Judenspiege“ (1819) доказывал, что убийство еврея не может считаться ни грехом, ни преступлением; оно есть лишь простое нарушение распоряжений полиции. Однако, думает Гундт-Радовский, не следует возводить в систему и нарушения полицейских правил, а потому вместо убийств он рекомендует „продать сыновей Израиля англичанам, которые торговали бы ими, как невольниками-неграми; евреев следует превратить в евнухов, а евреек разместить по публичным домам всего света. Необходимо очистить Германию от этих паразитов и поступить с ними так, как сделали фараон, жители Вюрцбурга, Мейнингена и Франкфурта“. Книга Гундта-Радовского читалась нарасхват и вызвала многочисленных подражателей: немецкий язык обогатился новыми словами, специально придуманными для оскорбления еврейской нации. Некто Вейс-Беккер в брошюре „Die Christen und die Juden“ (1819), написанной топорно-вычурным языком, старался противопоставить немецкой психологии еврейскую, причем последняя более походила на дьявольскую, нежели человеческую. „Метафизическое“ „hep, hep“ изобразил ученый доктор Гольст в своей книге „Judenthum in allen dessen Theilen aus einem staatswissenschaftlichen Standpunkte betrachtet“ (Mainz, 1821). Автор старался дать „классический труд, который лег бы в основание дальнейших ученых и подробных исследований по еврейскому вопросу“. По мнению Гольста, „вражда, зависть, скупость, корыстолюбие, злость, обман и грубость, безбожие и все прочие пороки присущи именно евреям. Есть, конечно, между ними и благородные люди, но на таких людей следует смотреть не как на евреев, а как на христиан. Нельзя также отрицать, что и у христиан нередко встречаются все названные пороки и болезни человеческого ума и сердца, но такие выродки не принадлежат христианству, они скорее евреи по своим внутренним свойствам“. „Что будет, — спрашивает Гольст, — если евреям дадут полное равноправие? Великое геометрическое бедствие, — отвечает он, — и вот почему: крестьянин-еврей предложит, напр., своему соседу-христианину следующую сделку: моя пашня была бы удобнее для тебя, твоя — для меня. По качеству они совершенно равны; твоя имеет 750 футов в длину и 600 в ширину, моя же в ширину на 25 футов менее, но зато в длину она на 25 фут. больше; следовательно, скажет еврей, они равны, и христианин, если совершит сделку, будет обманут на 4375 кв. футов“. Кроме Гундта-Раковского, Вейс-Беккера и Гольста, на сцену выступили и многие другие антисемиты, произведения которых в огромном большинстве случаев составляли лишь простую перефразировку либо „ученого исследования“ Гольста, либо „пламенного памфлета“ Гундта-Раковского. Этот литературный поток, являвшийся в равной степени как выразителем погромного настроения общества, так и его вдохновителем, возымел свое влияние и на некоторые правительства Германии: так, баварский парламент, лишь в 1819 г. поручивший правительству выработать совместно с еврейскими представителями новое законодательство о евреях, должен был теперь удовольствоваться заявлением, что „не наступило еще для этого время и что сила предрассудков еще слишком велика, чтобы можно было говорить об общем изменении законодательства о евреях“. В парламенте Великого герцогства Саксен-Веймарского не кто иной, как Гете, поднял голос против евреев, и положение последних в 1823 году в значительной мере ухудшилось. То же имело место в Пруссии, где в 1822 и 1823 годах был издан целый ряд суровых по отношению к евреям законов. Даже министр Штейн, известный прусский реформатор, предостерегал Фридриха-Вильгельма III от политики примирения с евреями и, допуская возможность предоставления им большей религиозной свободы, всячески настаивал на необходимости ограничить их гражданские и политические права. Казалось, что между обществом и правительством существует какое-то соперничество на почве угнетения евреев и что тяжелому положению последних не будет конца. Какое, в самом деле, значение могли иметь спорадические выступления отдельных лиц в пользу евреев и с осуждением „hep, hep“-движения, когда почти всем обществом овладела какая-то антисемитская лихорадка и все мечтали лишь о том, как бы совершенно очистить христианско-германское государство от чуждых тевтонскому духу элементов? Сами защитники евреев опасались, что их слова будут истолкованы как измена отечеству, и старались придавать им смягчающий вину характер; так, профессор Сарториус, критикуя погромные приемы немецкого студенчества, требуя человеческого отношения к евреям и указывая на великое прошлое избранного народа, соглашался с неудобствами, якобы неизбежными для христианского общества при эмансипации евреев, и не отрицал ввиду этого необходимости сохранения некоторых ограничительных законов. Этих оговорок, правда, не было у драматурга Юлия Фосса, глубоко возмущавшегося „возведенным в систему грабительством“, но его голос едва был слышен в антисемитском хоре и заглушался криками об обязанности „строгого соблюдения кристальной чистоты тевтонского духа“. Для борьбы с антисемитизмом нужны были не сентиментальные излияния по поводу десятка избитых евреев, не увещевания удальского молодечества студенчества и не восторженные отзывы об израильском государстве в Палестине, для борьбы с ним необходимо было уничтожить идеал, во имя которого преследовались „чуждые элементы“, осмеять слепое и невежественное самомнение, заставлявшее презирать все иноземное, и вывести немецкую нацию из тупика, куда загнал ее»тевтонский дух", на широкую и большую дорогу свободы и прогресса, ибо только здесь между немцами и другими народами мог установиться прочный и братский мир. Великая историческая заслуга Гейне (см.) и Берне (см.) перед еврейством заключается в их борьбе не с антисемитизмом, этим естественным проявлением Deutschthümelei, а с самим корнем зла, с тевтонским духом. Одновременно с выступлением обоих руководителей молодой Германии пала во Франции Бурбонская династия, и победный клич свободы распространился далеко за пределы французского королевства и нашел отклик в сердцах тех, кто не оставался равнодушным к жгучей сатире Гейне и едкому негодованию Берне. Вместо культа тевтонизма общество заговорило о необходимости правового государства, а такому государству противоречили как ограничительные относительно евреев меры, так и активные антисемитские выступления. С Бадена, этого ближайшего к Франции и потому наиболее либерального государства тогдашней Германии, началась защита еврейской эмансипации. В брошюре Цепфля «Ein Wort über die Emancipation der Bekenner des mosaischen Glaubens in Baden» (1831), проникнутой принципами истинного либерализма, указывалось на несправедливость исключения евреев из государственной службы и на невозможность ограничительных мер по отношению к лицам, исповедующим нехристианскую религию. «Неужели можно допустить, что 15 тыс. человек только потому не имеют права занимать какую-либо государственную должность, что молятся в синагоге, а не в церкви, молятся Господу Богу без соблюдения тех обрядов, которые приняты тремя христианскими вероучениями». Выступая горячим заступником еврейского равноправия, проф. Цепфль впервые применяет к нему слово «эмансипация», ранее всегда употреблявшееся в Англии по отношению к католикам. Примеру Цепфля последовали баварские депутаты Эберт и Ланг; последний подверг резкой критике институт государственной религии и требовал отделения церкви от государства. «Конституция, — заявил он, — основанная не на равенстве всех граждан и не на свободе совести, есть какая-то бессмыслица (Unding)… требовать от евреев отказа от Талмуда или перенесения празднования субботы на воскресенье равносильно применению к ним исключительных законов, в основе которых всегда лежит несправедливость». Парламент единогласно потребовал от правительства ответа, почему с 1819 года не сделано никаких изменений в законодательстве о евреях; министр Абель оправдывался тем, что страна враждебно относится к евреям и что их эмансипация вызвала бы усиление «hep, hер»-движения. Парламент, однако, не удовлетворился этим ответом и постановил пересмотреть все ограничительные законы. Но едва движение в пользу евреев стало приносить благие результаты, как раздались антисемитские голоса: протестантский богослов Паулус, один из виднейших представителей историко-критического рационализма, в ХIII томе «Sophronizon» (1831) обрушился на Цепфля по поводу его брошюры в защиту евреев. По мнению Паулуса, евреи составляют государство в государстве, не хотят подчиняться общегосударственным законам и не могут претендовать на равноправие: «пусть евреи находятся под охраной закона, как всякие иностранцы; полноправными немцами они стать не должны». Авторитет Паулуса среди либералов придал его выступлению против евреев особый вес, и, несмотря на пламенный ответ Габриэля Риссера (см.) «Vertheidigung der bürgerlichen Gleichstellung der Juden gegen die Angriffe des Dr. Paulus», большинство южно-германских деятелей либеральной партии стало считать евреев «иностранцами, стремящимися жить своей собственной жизнью, не сливаясь с окружающей средой». Общепризнанный вождь баденских либералов Карл Венцеслав Роттек высказался в парламенте против эмансипации евреев, которая и была отвергнута в 1833 г. нижней палатой, хотя прошла благополучно через верхнюю. Мало того, либеральное большинство второй камеры баденского парламента осудило благоприятную евреям политику министра Винтера и требовало точного следования духу ограничительных законов. Однако в других частях Германии, не исключая и Пруссии, либералы оставались верны своей программе в еврейском вопросе и благодаря Риссеру энергично выступали за эмансипацию евреев. В Кургессене, Брауншвейге, Ганновере, Ольденбурге и Шаумбурге в первой половине 30-х годов было произнесено либералами в парламенте много речей в пользу евреев, а в некоторых государствах евреи были уравнены в правах с коренным населением. В Саксонии поднялось народное движение против «юдофильствующих либералов», и дрезденские ремесленники и мастеровые отправили в парламент петицию о недопущении евреев в цехи. «Парламент обещал нам, — говорилось в петиции, — конституционную свободу, а не эмансипацию евреев; общественное мнение Дрездена нисколько не благоприятно евреям, и улучшение их правового положения нарушит нашу свободу, спокойствие и благополучие». Парламент внял петиции дрезденцев и, разрешив евреям занятие разными ремеслами, закрыл им доступ в цехи; кроме того, он потребовал от евреев ввиду их «опасной для государства» религии особого исповедания по примеру аугсбургского 1530 года. Еще резче проявилось народное недовольство предстоявшим улучшением еврейского быта в Саксен-Мейнингене, где можно было опасаться возникновения антиеврейских беспорядков и где правительство вынуждено было отказаться от своего намерения уравнить евреев в правах с христианами. В свободолюбивых ганзейских городах Июльскую революцию отпраздновали еврейскими погромами, и все попытки хоть несколько облегчить тяжелое положение евреев в Гамбурге, Бремене и Любеке встретили энергичный отпор со стороны купечества и других классов общества. В Пруссии против эмансипации евреев выступил чиновник-поэт Карл Штрекфус, который в своей брошюре «Das Verhältniss der Juden zu den christlichen Staaten» (1833) подчеркнул разницу между образованными и богатыми евреями и невежественными и бедными: первым, по его мнению, можно было с небольшими ограничениями даровать все гражданские права, а последним ни в коем случае, так как они враждебны всякому культурному государству. Взгляды Штрекфуса отразились на законодательстве о евреях в Познани, где определенный имущественный ценз давал еврею возможность стать почти полноправным гражданином. Помимо Штрекфуса, в печати повел кампанию против еврейской эмансипации профессор Антон Гартман; из его брошюр здесь отметим: «I. A. Eisenmenger und seine Gegner» (1834), «Grundsätze des orthodoxen Judenthums mit Bezug auf Salomons Sendschreiben» (1835) и «Gegen die bürgerliche Gleichstellung» (1834). Гартман был мало оригинален, а его бесконечные ссылки на Мишну и другие еврейские источники делали его брошюры совершенно недоступными широким кругам общества. Именем Лютера некий Фишер пытался поднять антисемитскую агитацию на должную высоту, но изданное им в 1838 г. лютеровское сочинение «Von den Juden und ihren Lügen» прошло совершенно незамеченным. Мало внимания обратил на себя и памфлет Бендера «Ahasverus oder der Jude, wie er war, ist und sein wird» (1840). Сочинение Гофмана «Zur Judenfrage» (1842), в котором доказывалось, что евреев сама религия вынуждает избегать всяких сношений с христианами и оставаться государством в государстве, вызвало оживленный обмен мнений в периодической печати, но за пределами журнального мира оно навряд ли пользовалось известностью и во всяком случае не было в состоянии создать в обществе антисемитское настроение. Все свидетельствовало о том, что с исчезновением культа чистого тевтонизма и с увлечением правовым строем недавнее «метафизическое» и уличное «hep, hер»-движение заметно шло на убыль, и отдельные антисемитские вылазки не могли вдохнуть в него новую жизнь. Правда, гражданское положение евреев нигде не было улучшено, а в Ганновере оно даже ухудшилось, но указанные ограничения исходили от реакционных правительств, и евреи перестали верить в возможность реформ сверху и все свои надежды стали возлагать на народ, на передовые элементы общества, вместе с которыми они боролись за истинно демократическое представительство против феодально-абсолютистского режима многочисленных государств раздробленной Германии. Из антисемитской литературы, предшествовавшей мартовской революции, упомянем «Ueber die Möglichkeit der Judenemancipation im christlichgermanischen Staate» (1843) Маркарда и «Die Judenfrage» (1843) известного гегельянца Бруно Бауэра. На соединенном ландтаге (1847) большинство депутатов было настроено в пользу евреев, и если закон 23 июля 1847 г. очень мало улучшил положение евреев в Пруссии, то это объясняется резко враждебными по адресу всех представителей нехристианских религий заявлениями министров Эйхгорна, Тиле и Бодельшвинга; не следует, однако, забывать, что соединенный ландтаг внес в предложенный правительством первоначальный проект некоторые поправки в смысле облегчения законодательных ограничений, и слова министра о том, что евреи могут быть допущены к чтению лекций по медицине, хотя они «мало пригодны к лечению болезней духа», вызвали дружный протест со стороны соединенного ландтага. Не лучше было встречено заявление министра Тиле о том, что «еврей не имеет отечества, как об этом свидетельствуют его молитвы, ежедневно напоминающие ему о Сионе». Министр Бодельшвинг, утверждавший, что «евреи являются в Пруссии иностранцами до тех пор, пока они остаются верны иудаизму», был почти единодушно освистан соединенным ландтагом. Горячим защитникам эмансипации евреев Шперлингу, Кампгаузену, Беккерату, Ганземану, Винке и графу Ренару ставили лишь в упрек пренебрежение интересами христианского государства, будто не мирящегося с допущением иноверцев к занятию государственных должностей. Князь Лихновский требовал перенесения субботнего праздника на воскресенье от тех евреев, которые стремились к пользованию гражданскими и политическими правами; не желая отказать евреям в праве быть профессорами, Лихновский предложил устроить особый университет для представителей всех нехристианских религий. В духе приверженца «чистого христианского государства» говорил и граф Дойна-Лаук, заключительные слова которого гласили: «не всегда верно положение, что одинаковым обязанностям должны соответствовать и равные права». Против полной эмансипации евреев выступил и Бисмарк с следующим заявлением: «Я не принадлежу к врагам евреев, и если они мои враги, то я прощаю им это. При известных условиях я их даже люблю. Я ничего не имею против того, чтобы они пользовались правами; в одном лишь я им отказываю: в праве занимать в христианском государстве такое место, которое обязывает подданных короля повиноваться еврею. Между тем, они претендуют на это и хотят быть ландратами, генералами, министрами и даже министрами исповеданий. Когда мне рисуется в роли представителя Его Величества еврей, которому я должен подчиняться, то, признаюсь, я чувствую себя униженным и оскорбленным и теряю то бодрое и радостно-гордое настроение, которое испытываю при исполнении налагаемых на меня государством обязанностей. Это неприятное чувство свойственно, я знаю, низшим классам народа, но я ничуть не краснею, что в данном случае мое сердце бьется с ними в унисон. Во Франции и Англии, ваш излюбленный аргумент, которым вы так часто злоупотребляете, — дело обстоит совершенно иначе: там слишком мало евреев, чтобы вопрос о них мог иметь какое-либо действительно практическое значение». Революционный 1848 год принес евреям свободу, и там, где 30 лет тому назад в многочисленных сеймах бесконечно спорили о том, может ли некрещеный продавать бочку пива христианину или можно ли допустить, чтобы в витрине магазина рядом с книгой христианина лежала книга некрещеного, теперь говорили о братстве, единении и взаимной любви; правительственные циркуляры предписывали являться к выборам всем без различия вероисповеданий, и провинциальный чиновник, осмеливавшийся мешать еврею в исполнении политического долга, подвергался строгому наказанию. Специального закона о допущении евреев в парламент не было, но в революционном франкфуртском парламенте заседали евреи, и вскоре Риссер был избран его вице-президентом, тот самый Риссер, которому недавно баденские либералы задавали вопрос: «что станут делать евреи при национальном объединении Германии?». «Основные права немецкого народа» закрепили за евреями дарованное им революцией равноправие; но когда реакция смела все следы «бешеного года» и на смену революционным принципам выступила теория крещеного еврея Сталя (см.) о христианском характере государства и о необходимости строгого и точного соответствия между церковью и государством, положение евреев изменилось к худшему: некоторые правительства возобновили домартовское законодательство о евреях, а в Пруссии, где октроированная конституция 1850 года вполне гарантировала евреям одинаковые с другими подданными права, началась деятельная агитация против «нарушения христианской основы государства». Сталь, Герлах и Вагенер резко нападали на правительство за его чрезмерно юдофильствующую политику, и прусские министры различного рода циркулярами стали ограничивать права евреев; последователи «христианского государства» не были удовлетворены, и Вагенер потребовал отмены статьи конституции, гласившей: «der Genuss der bürgerlichen und staatsbürgerlichen Rechteist unabhängig von dem religiösen Bekenntnisse» (пользование гражданскими и политическими правами не зависит от принадлежности к религии). Отказ палаты принять предложение Вагенера вызвал протест со стороны Герлаха и других сотрудников редактировавшейся Вагенером газеты «Neue Preussische Zeitung», и возникла целая литература за и против допущения евреев к занятию государственных должностей. В брошюре «Das Judenthum und der Staat» (1859) Вагенер доказывал, что «евреи и некрещеные могут быть лишь терпимы в христианском государстве. Права их должны быть определены по мере приближения их к христианству, но отнюдь не должны быть уравнены». В палате Вагенер упрекал евреев «в приверженности к торговле и денежным операциям, в нежелании заниматься ремеслами и земледелием» и предлагал их «скучить в маленьких городах, чтобы недостаток в христианских покупателях отбил у них охоту к торговле». В 1861 г. прусская палата большинством голосов осудила политику министров юстиции и народного просвещения, путем циркулярных распоряжений удаливших много евреев из судов и школ. Дебаты свидетельствовали о присутствии в палате довольно многочисленной антисемитской группы. Так, Церт, развивая теорию христианского государства, утверждал, что еврейский учитель «есть нарушение основы государства» и «хотя, — говорил он, — единица, помноженная на единицу, не имеет, по-видимому, ни христианского, ни еврейского значения, но легко может случиться, что учителя будут брать примеры, имеющие религиозный смысл». Другой депутат, некто Пласман, выступил ярым защитником правительства и заявил, что равноправие евреев есть продукт увлечения революционными идеями 1848 года; в том же духе говорил и депутат Шульц. Все нападки на евреев исходили от представителей учения Сталя и, помимо юнкерской партии, сгруппировавшейся вокруг органа Вагенера, встречали в 50-х и 60-х годах прошлого столетия мало сочувствия как со стороны образованного общества, так и широких масс народа. Неудивительно поэтому, что по мере ослабления реакции и освобождения различных германских правительств из-под ферулы юнкерско-феодальной партии дело еврейской эмансипации подвигалось быстро вперед и при образовании новой германской империи евреи, за исключением одной лишь Баварии, везде пользовались всеми политическими и гражданскими правами. Публицисты «Kreuzzeitung», до бесконечности повторявшие доводы сочинения Сталя «Der christliche Staat und sein Verhältniss zum Deismus und Judenthum», потеряли всякую надежду поднять в стране во имя чистоты христианского государства антисемитское движение и с чувством особой радости набросились на III том политических статей (1869) либерального профессора Роберта Моля, доказывавшего, что «в груди каждого еврея живет два национальных чувства», а потому те «государственные должности, при которых человек должен служить государству всей душой и сердцем, не могут быть доступны евреям». Что еврейский характер сохранил свои специфические черты и не слился с германским, об этом свидетельствуют, по мнению Роберта Моля, лучше всего занятия евреев, от которых они никак не могут отказаться: «еврей — финансовый делец и еврей — журнальный забияка выдают свою национальность и служат лучшим доказательством, что еврей всегда останется евреем». Рассуждения Моля проникнуты глубоким пессимизмом: он чувствует, что «теперь уже поздно возражать против еврейской эмансипации», и убежден, что его мнение «не встретит сочувствия среди его политических друзей». Одновременно с книгой проф. Моля вышло сочинение Рихарда Вагнера «Die Juden in der Musik» (1869), в котором доказывалось, что еврейские композиторы стоят ниже христианских и что их легко отличить по особому «семитскому» характеру их музыки; на основании этого многочисленные поклонники Вагнера делали вывод, что евреи не могут ассимилироваться с немцами, что навсегда сохранят свои семитские черты и, как чуждые христианской цивилизации элементы, они не могут пользоваться всеми гражданскими и политическими правами. Характерно, что другое светило музыкального мира, Франц Лист, не менее Вагнера враждебно настроенный по отношению к евреям, упрекал их как раз в обратном: в неумении отражать свое национальное «я» в музыкальных произведениях. «Разве какая-нибудь оратория Мендельсона или опера Галеви не могла бы быть также хорошо проведенной и продуманной христианином?» Однако ни нападки «Kreuzzeitung», ни жалобы Моля, ни рассуждения Вагнера не могли задержать еврейскую эмансипацию, и в объединенную Германскую империю евреи вступили полноправными гражданами. — Вслед за уплатой французской военной контрибуции огромные суммы были помещены в германских банках; сказался чрезвычайный избыток капиталов, искавших какого-либо применения. Возникло множество новых предприятий, биржевая горячка охватила страну, наступила эпоха «грюндерства» и спекуляций. Чиновники, профессора, промышленники, лавочники — все бросались на сомнительные дела, все «грюндовали», устраивали акционерные общества, продавали то, чего у них не было, покупали то, что им не нужно было. В октябре 1873 г. разразился над Германией страшный финансово-промышленный крах, к которому присоединилось обеднение земледельческих классов под влиянием целого ряда неурожаев. Многие руководители дутых предприятий, спохватившись вовремя, вышли из них и приобрели огромные богатства; дело получило такой вид, что ловкое меньшинство ограбило публику и пустило по миру сотни тысяч людей. Недовольство народа было велико, все спрашивали себя: неужели война с Францией велась для того, чтобы обогатить десяток-другой спекулянтов? Разве французские миллиарды не должны принадлежать тем, кто проливал свою кровь за отечество и императора — короля? Чуткие клерикалы раньше других поняли, что не следует упускать момента и что необходимо использовать народное возмущение в интересах реакции, — и клерикальная газета «Germania» с 1874 г. начинает упорно утверждать, что вся политика новой империи направлена против христианской публики и преследует интересы одной лишь «международной золотой клики». Чтобы ловко обделывать свои грязные делишки, представители этой клики, именующие себя либералами, инсценировали пресловутый «Kulturkampf», который есть не что иное, как ширма, прикрывающая истинные цели правящей партии. В виде подтверждения своих слов «Germania» перечисляла все правительственные меры того времени и везде видела лишь одно: эксплуатацию христиан евреями и еврействующими либералами. Закон о свободном учреждении промышленных компаний, об упразднении серебряной монеты, об учреждении имперского банка — все было приписано влиянию еврейских капиталистов, и перед взором разорившегося народа предстал еврей, вооруженный большим золотым ключом, которым он отпирал все двери и дразнил тех «честных и бесхитростных германцев», которые верили, что дутые предприятия принесут им богатство и счастье. Агитация газеты «Germania» была бальзамом для зияющей раны впавшей в бедность мелкой и средней буржуазии, и руководители центра, казалось, нашли ахиллесову пяту политики Kulturkampf’a, политики блока кн. Бисмарка с национал-либералами. Успех клерикалов побудил и юнкеров прибегнуть в борьбе с либералами к тому же средству, и «Deutsche Landeszeitung» Ниндорфа и «Deutsche Eisenbahnzeitung» Гельзена заговорили резко антисемитским языком. Подобно тому, как «Germania» приписывала хищническим инстинктам евреев возникновение Kulturkampf’a, этого отвода глаз народа от темных делишек стоящей у кормила правления еврейской партии, точно так же юнкерские газеты, защищавшие недвижимый капитал, сосредоточенный в руках дворян, видели в либеральничающих евреях причину всех бедствий землевладельцев и невыгодного для них господства принципа laissez faire. Так, «евреи» одновременно вели и антихристианскую, и антиаграрную политику. Примеру двух незначительных консервативных газет вскоре последовали и серьезные газеты того же направления, и вся пресса, враждебная полулиберальной политике первых лет Германской империи, прониклась антисемитским духом. Однако ни клерикалы, ни аграрии не были в состоянии развить в стране широкую антисемитскую пропаганду, и лишь статьи Отто Глагау, печатавшиеся с декабря 1874 года в «Gartenlaube» и вышедшие в следующем году отдельным изданием под названием «Der Börsen und Gründungsschwindel in Berlin», заставили о себе говорить все немецкое общество. Основная мысль сочинения Глагау такова: либеральные законодатели вместе с либеральной прессой преследуют одну лишь цель — обогащение биржевых дельцов на счет народной массы. «Манчестерское законодательство совершенно обанкротилось; чтобы скрыть преступления этой политики, биржевики и „грюндеры“ выдумали клерикальную опасность и теперь они дрожат, что Kulturkampf близится к концу… На правительственных скамьях сидят также манчестерцы, и наши министры также виновны в бедствиях народа; после великого краха либералы под руководством евреев Ласкера и Бамбергера против воли министра финансов Кампгаузена провели закон об учреждении имперского банка, этого привилегированного акционерного общества из евреев и для евреев». Если мысли Глагау были не новы и почти в тех же выражениях повторяли то, что много раз утверждали клерикальные и юнкерские газеты, то перечень наиболее известных «грюндерских» предприятий, их характеристика и указание на роль того или иного популярного политического деятеля или министра как при возникновении, так и при крахе данного акционерного общества возбуждали общее любопытство и придавали книге характер чего-то сенсационного, так что она в течение нескольких месяцев выдержала 4 издания. Идя по следам Глагау, «Kreuzzeitung» в 1875 году напечатала статью под названием «Эра Блейхредер, Дельбрюк и Кампгаузен», где были намеки и на Бисмарка, будто принимавшего участие при содействии евреев в различного рода «грюндерствах». Консервативный депутат Дист-Дабер в брошюре «Der sittliche Boden im Staatsleben» (1876) говорил уже гораздо определеннее о роли Бисмарка, подпавшего под влияние евреев, в дутых предприятиях; наконец, газета «Deutsche Reichsglocke» утверждала, что при посредстве Блейхредера Бисмарк участвовал в акционерном обществе «Preussischer Central-Boden-Credit». Недоставало лишь связать все ходившие в обществе слухи воедино, придать им определенный смысл и доказать, что при господстве либералов вся политика не может не быть направленной исключительно к буржуазному enrichissez-vous, под которым разумелось обогащение прежде всего евреев. Эту задачу взял на себя выдающийся консервативный писатель Рудольф Мейер, который в 1877 г. выпустил книгу под названием «Politische Gründer und die Corruption in Deutschland». Охарактеризовав роль либеральной буржуазии в царствование Людовика-Филиппа и Наполеона III, Мейер утверждал, что Бисмарк идет по пути Второй империи, всячески поддерживая финансовых и биржевых дельцов; в Германии, по его мнению, устанавливается тесная связь между «индустрией и политикой», и «наше несчастье заключается в том, что мы подпали под власть опаснейшей и бессовестнейшей банды политиканствующих коммерсантов и занимающихся финансовыми делами политиков: как Перейра погубил Наполеона III, так наши еврействующие министры, в том числе и Бисмарк, подготовляют новой империи страшную катастрофу, подобную Седану. Министр, осмеливающийся заявить, что моралист препятствует росту хозяйственной жизни страны, что на обыкновенный язык можно передать словами: моралью не строят железных дорог, — такой министр сознательно или бессознательно ведет империю к гибели». И Мейер указывает, насколько близко министры стояли к многим дутым предприятиям эпохи грюндерства, особенно резко отзываясь о Дельбрюке, заявившем, что правительство не могло защищать людей, которые сами «хотели освободиться от своих денег (ihr Geld los sein wollten)». "Влиятельнейшие члены парламента, лидеры партий, министры и ближайшие ко двору лица находятся либо в родстве с евреями, либо участвуют в их спекуляциях, либо состоят членами правлений еврейских обществ; правительство занималось культурной борьбой, чтобы скрыть «грюндерский» характер своей политики — «man hat geculturkämpft, um besser zu gründen». Отныне на знамени правительства должны красоваться слова «Allgemeine Ausraubungs-Actiengesellschaft», и Мейер с ужасом восклицает: «наш канцлер принадлежит евреям и грюндерам!». Грустью истинного патриота веет от каждой страницы талантливой книги Мейера, и эта грусть увеличивается по мере того, как перед автором все назойливее и назойливее встает вопрос: как освободить Германию от еврейско-либеральной промышленно-политиканствующей кучки правителей? С презрением смотрит Мейер на тех аграриев, которые в сетях своей близорукой программы хотят запутать железного канцлера; он не верит и в успех клерикальной агитации, так как протестантская Германия никогда не откажется от величайшего культурного наследия XVI века, и предлагает внести в консервативную программу некоторые требования рабочего класса, ибо, лишь опираясь на широкие массы народа, можно энергично бороться с все глубже и глубже проникающим духом еврейско-либеральной эксплуатации. Так Мейером была развита мысль о необходимости консервативно-социальной программы, которая вскоре с примесью мнимого социализма, квасного патриотизма и средневекового идеализма сделалась лозунгом большинства христианско-социальных антисемитов Германии и Австрии. Искренний тон Рудольфа Мейера, его требование о подновлении консервативной программы существенными пунктами, его отказ от некоторых узкоклассовых привилегий и претензий, «баррикадный стиль» его книги и его высылка из пределов Германии не могли привлечь на его сторону аграрных консерваторов, стремившихся лишь к тому, чтобы Бисмарк вместо интересов движимого капитала имел в виду интересы недвижимого; но если старинные аристократические фамилии отвернулись от «революционера-эмигранта», то люди, не брезгающие никакими средствами и ловящие рыбу в мутной воде, с жаром стали проповедовать антисемитские теории, то заимствуя факты из книги Мейера, то пуская в оборот совершеннейшие небылицы. Авторы этой антисемитской литературы, не указывая никаких средств борьбы с продавшимся еврейству правительством, критиковали лишь современное положение дел и требовали устранения из христианского государства «жидовского» влияния. Особенный успех выпал на книгу Вильгельма Марра «Der Sieg des Judenthums über das Germanenthum vom nicht confessionellen Standpunkte aus betrachtet», выдержавшую 12 изданий в течение одного лишь года. По словам Марра, евреи превратили немцев в своих рабов и в Германии всем распоряжается еврей, этот социально-политический диктатор новой империи. Евреи наложили печать и на духовную сторону немецкого народа, и нынешняя литература есть смесь еврейства с германизмом; даже идеалы немцев прониклись еврейскими элементами; семитизму принадлежит мир. Марр настроен очень пессимистически и кончает свою книгу криком отчаяния: «Подчинимся же неизбежному, потому что оно неизбежно, и скажем: finis Germaniae». Однако народное недовольство, явившееся результатом крахов 1873—74 годов, не могло ни улечься в русло клерикализма и консерватизма, ни удовлетвориться бесшабашной критикой Марров и Вильмансов, и социал-демократия пополняла ряды своей армии новыми адептами. Для борьбы против социализма протестантская церковь выдвинула теорию, что в Евангелии implicite заключается весь социализм, и пастор Тодт, развивая в книге «Der radikale Sozialismus und die christliche Gesellschaft» (1877) высказанную еще до него пастором Витте мысль о необходимости разъяснения рабочим истинного значения Евангелия, положил начало христианско-социальной рабочей партии. Придворный проповедник Адольф Штеккер (см.) придал теории Витте и Тодта блестящую форму и сделал ее предметом обсуждения народных собраний и митингов. В 1878 г. возникла специальная газета для распространения идей христианско-социальной партии «Die Deutsche Volkswacht», с девизом «люби ближнего, как самого себя», и Штеккер вслед за профессором Вагнером доказывал, что «социалисты вовсе не должны быть в политическом отношении радикалами, а в религиозном — атеистами». Однако пока Штеккер в борьбе против «безбожного» социализма пользовался орудием из евангельского арсенала, его агитация не имела успеха, и во время выборов 1878 г. ни один кандидат социально-христианской партии не попал в парламент, а общее число поданных за партию Штеккера голосов было всего равно 1422. Негодность выбранного оружия была очевидна, и придворный проповедник прибег к опытам католической «Germania», аграрной «Kreuzzeitung» и беспринципного Марра: отныне антисемитизм должен был убить социализм. Антисемитская теория Штеккера носит эклектический характер: евреи опасны, как последователи враждебной христианству религии. «Пусть израильский народ откажется от претензии быть глашатаем религии будущего и пусть он прекратит свои нападки на христианское вероучение». Не меньшую опасность евреи представляют с социальной точки зрения. «Если современное иудейство будет упорствовать в своем стремлении захватить в свои руки богатство нашего народа и с помощью продажной прессы подрывать благосостояние страны, ему не избежать верной гибели». Как представители особой расы, евреи влияют разлагающим образом на современную арийскую цивилизацию и извращают духовные качества тех народов, среди которых они живут. «Германской природе семитизм не только противоречит, но и противен». Этот эклектизм позволял Штеккеру заявлять, что он не думает «возбуждать против евреев религиозный фанатизм христиан», что он «не разжигает низменных аппетитов эксплуатируемого класса против евреев-капиталистов» и что он «не распространяет ложных теорий о врожденной расовой ненависти различных племен». И доказательств у него постоянно было достаточно, так как каждая речь Штеккера чрезвычайно богата исключающими друг друга утверждениями. Когда Вирхов на слова Штеккера, что он не представитель ни религиозного, ни социально-экономического, ни расового антисемитизма, спросил его, что же он разумеет под антисемитизмом, придворному проповеднику не осталось ничего другого, как заявить, что на шумных митингах при крике «смерть жидам» он решает «величайшую социально-этическую задачу» своего времени. Выступление Штеккера имело большой успех: талантливый оратор, умный и находчивый спорщик сумел в короткое время завоевать народные симпатии: свыше 3000 человек, и в том числе некоторые бывшие социал-демократы, записались в социально-христианскую партию. Бисмарк, порвавший в это время с либералами и совершивший свой путь в Каноссу, понял, какую неоценимую услугу может оказать «новому курсу» придворный проповедник: Штеккеру недвусмысленно было поручено как вести самую энергичную кампанию против социалистов и либералов, так и привлечь на сторону правительства все реакционные элементы общества. «Продавшийся евреям и грюндерам» канцлер вдруг сделался истинно христианским правителем, клерикальные и аграрные органы прекратили свои нападки на еврействующих министров, и, словно грибы после дождя, выросло огромное количество новых газет, специально занимавшихся травлей евреев и выдающихся депутатов еврейского происхождения. Антисемитизм принял широкие размеры, питаясь одновременно как «рептильным фондом» (выражение Вирхова), так и не угасшим в немецком народе чувством антипатии к евреям. Вскоре движение охватило и интеллигентные круги общества; выдающийся прусский историк Трейчке поместил в ноябрьской книжке «Preussische Jahrbücher» за 1879 г. статью по еврейскому вопросу, где говорил, что необходимо требовать от евреев, чтобы они «были немцами и чувствовали по-немецки». Высказываясь против грубого, митингового антисемитизма, Трейчке замечает, однако, что «нынешняя агитация правильно уловила настроение общества, считающего евреев нашим национальным несчастием», и берлинский историк предостерегает «еврейских купцов и литераторов» от их стремления насильственно привить немцам иудейскую культуру. «Ведь, в конце концов, превратить твердые немецкие головы (die harten deutschen Köpfe) в еврейские вещь совершенно невозможная», и рядом с немцами, не сливаясь с ними, постоянно будут жить «говорящие по-немецки представители Востока». Статья Трейчке произвела сенсацию в обществе: отовсюду писались опровержения и одобрения, многие обращались к нему с открытыми письмами и различного рода вопросами; декабрьская книга «Preussische Jahrbücher» заключала ответ Трейчке на «фантазии и недоумения читателей». Повторив, что евреи никогда не могут слиться с западноевропейскими народами, и ссылками на Греца показав ненависть евреев к германизму, Трейчке заявляет, что "в качестве религиозного общества евреи давно уже пользуются свободой; их же претензии на национальное признание должны быть встречены каждым немцем, которому дороги интересы христианства и народности, категорическим «нет». Если евреи стремятся к национальному признанию, то у них есть одно лишь средство: эмигрировать и основать где-нибудь за границей особое еврейское государство: «Auf deutschem Boden ist für eine Doppelnationalität kein Kaum». Выступление профессора Моммзена в «Auch ein Wort über unser Judenthum» против Трейчке и в защиту евреев вызвало раздор как в профессорской коллегии, так и в студенческой среде. Лейпцигский профессор Цельнер побуждал студентов к активным выступлениям против евреев. Адольф Вагнер критиковал в своих лекциях манчестерскую политику еврействующих либералов. Трейчке с высоты профессорской кафедры возмущался, что «внутренне чуждый немцам» Берне глумился над народом мыслителей и философов, и берлинские студенты не дали возможности проф. Лассону читать лекции за то, что философ осудил антисемитское движение и убеждал своих слушателей не вмешиваться в политику. Средние учебные заведения откликнулись на происходившее в обществе и университетах брожение, и в день празднования Седанской победы какой-то ученик поднял тост, заключительные слова которого буквально гласили: «смерть жидам». Антисемит Генрици звал берлинских рабочих к устройству уличных демонстраций, а особая «Антисемитская лига» предлагала бойкотировать еврейских промышленников и коммерсантов; наконец, учитель гимназии Ферстер высказался за необходимость подачи петиции правительству об ограничении немецких евреев в правах и о запрещении иностранным эмигрировать в Германию. Петиция была распространена в количестве 55 тыс. экземпляров, и под ней подписалось свыше 300 тыс. человек; во многих городах администрация явно выражала свое сочувствие изложенным в петиции требованиям и способствовала подъему антисемитского движения. 20 ноября 1880 года свободомыслящий депутат Генель интерпеллировал правительство в прусской палате по поводу петиции, и хотя ответ графа Штольберга-Вернигероде гласил, что правительство не намерено делать никаких изменений в конституции, антисемиты не пали духом, так как слова министра были, по выражению Вирхова, холодны донельзя (kühl bis ans Herz hinan). Во время этой интерпелляции консервативные и клерикальные депутаты Рейхенспергер, Гейдебранд, Гобрехт и Бахем выступили с более или менее резкими антисемитскими речами; Штеккер развил программу христианско-социальной партии и заявил, что берет на себя ответственность за взрыв народного гнева и возмущения проникающим повсюду еврейским духом. Морально антисемиты вышли победителями из прений в палате депутатов, и антисемитизм принял угрожающие размеры; в 1881 г. начались антиеврейские беспорядки в Аргенау, Штеттине, Нейштеттине, Шивельбейне и Данциге, причем во многих местах были совершены глумления над еврейскими святынями, а в Нейштеттине подожгли и синагогу. Незадолго до этих беспорядков удаленный из Берлинского университета приват-доцент Дюринг выступил с новой теорией антисемитизма. По мнению Дюринга, духовенство и эмансипаторы злоупотребляли выражением «еврей» для обозначения представителя Моисеевой религии; крещеный еврей, еврей-католик или еврей-евангелик все же остается евреем — следовательно, «евреи существовали бы и тогда, когда все они без исключения повернулись бы спиною к своей религии и перешли бы в какую-нибудь из господствующих у нас церквей… Я утверждаю, что еврейский вопрос есть просто вопрос расовый и евреи не только нам чуждая, но и врожденно и бесповоротно испорченная раса». Характеризуя евреев, Дюринг умышленно употребляет самые резкие выражения, ибо «глупая наглость этой расы требует, чтобы скорее пересолили, чем недосолили». Согласно этому «философ действительности» и пишет: «Грубый эгоизм и боговдохновенная суетность, как это всегда бывает при случаях всяких умопомрачений и психиатрического или, лучше сказать, психопатического схода с рельсов, — все эти крайности материального и духовного эгоизма не могли иметь последствием ничего иного, кроме известного бреда величия, то в форме филистерского скудоумия и слабосилия, то в форме всемирно-исторически раздутых припадков бешенства и преступности». Величайшие еврейские умы не дают покоя Дюрингу, и он старается разделать их по-своему: «Эта мелкая сошка, г-н Маркс, который после несказанных потуг вследствие своей бездарности еле-еле разрешился бесформенной и взвинченной книгою (дело идет о „Капитале“), пытается ныне устроить гешефт». Лассаль в глазах Дюринга "простой интриган, торгующий поношенным гегелевским платьем и устроивший гандель учениям «французского социализма». Гейне — «не только в моральном, но и в юридическом смысле преступный стихослагатель; этому мерзавцу, который одержим был еврейскою манией величия, доставляло удовольствие изображать и рисовать пред публикою свое воображаемое изнасилование». Биконсфильд, «открывший свою лавочку в лагере ториев, вел внешнюю политику Англии по принципам частного финансового предприятия и, превзойдя своего Моисея, хотел прикарманить самих египтян». Исключение составляет один лишь Спиноза, который, «несмотря на дрянную иудейскую окраску своей морали и понимания права, все-таки имеет хоть кое-какие притязания считаться одним из философов настроения». Не лучше евреев и те христиане, которые защищают представителей этой «испорченной, вредной и низкой расы». Лессинг «смотрел на любовь с точки зрения низменной жидовской чувственности; чувства неиудейских народов, особенно немцев, были ему чужды». Дюринг не допускает, впрочем, мысли, чтобы Лессинг мог быть истинным немцем, и убежден, что в его жилах течет еврейская кровь. Как же избавиться от иудейского влияния? «Мною предлагаемое средство, — отвечает Дюринг, — состоит в медиатизации иудейских денежных тузов и банковых засильников; спесивая иудейская знать должна быть поставлена под контроль государства… впоследствии она будет находиться в полной от него зависимости». В современном обществе трудно провести подобную меру, но «следует помнить, что все пути, ведущие к цели, — хороши, раз есть наготове силы и лица, годные для проторения этих путей». Если для Дюринга еврейский вопрос сводится к «простой расовой проблеме», то другой философ, Эдуард Гартман, видит «суть» еврейского вопроса в противоположности между племенным чувством евреев и национальным чувством народов, среди которых они живут. С одной стороны, еврей питает к своему племени чувство сыновней привязанности, заставляющей его живо принимать к сердцу все интересы этого племени; с другой стороны, он считается гражданином нации, к которой он по рождению не принадлежит, и чтобы быть хорошим гражданином, он должен быть всецело проникнут национальным чувством этого народа, что, по мнению Гартмана, невозможно до тех пор, пока евреи не откажутся от племенного чувства, находящегося в антагонизме с национальным. Гартман сомневается в возможности окончательного исчезновения привязанности евреев к своим братьям, живущим за пределами данной страны, и делает отсюда вывод о необходимости для евреев «воздерживаться от занятия государственных должностей». Книга «философа бессознательного» — «Das Judenthum in Gegenwart und Zukunft» — написана в гораздо менее резком тоне, нежели «Die Judenfrage» Дюринга, но и в ней отдельные замечания по адресу «антипатичных немцам» евреев дышат ненавистью и совершенно непонятной злобою. — В то время как философы работали над созданием теории антисемитизма, агитаторы устроили в 1882 г. первый интернациональный антиеврейский конгресс в Дрездене. На конгресс съехалось до 300 человек из Германии, Австро-Венгрии и Прибалтийского края, и после горячих прений собравшимися был выпущен выработанный венгерским антисемитом Истоцци «Манифест к правительствам и народам христианских государств, гибнущих от еврейства». В этом манифесте, между прочим, говорилось: "Все народы в большей или меньшей степени угнетены еврейской расой, и все они должны действовать сообща в интересах законной самообороны. Борьбу против евреев должно вести одновременно в парламентах, в окружных и общинных представительствах, в печати и в народных собраниях. В городах и уездах должны быть организованы антиеврейские союзы под руководством столичного центрального комитета; центральные комитеты в совокупности составят «Alliance Chrétienne Universelle» для противодействия подпольным интригам «Alliance Israélite Universelle». К манифесту было приложено восемь «тезисов» Штеккера: 1) необходимо образовать международный союз для борьбы с господством евреев; 2) еврейский вопрос — не религиозный и не племенной, а вопрос культурно-исторический; 3) влияние евреев зиждется на бессовестном приобретении и израсходовании денег и на враждебности к христианскому государственному и общественному строю; 4) евреи неспособны сделаться органической частью христианского народа; просвещенные евреи не только не составляют исключения, но даже опаснее невежественной массы; 5) эмансипация евреев противоречит самому существу христианской идеи; высшие должности не должны быть уделом евреев, равно как не следует допускать их к преподаванию в христианских учебных заведениях. «Тезисы» 6-й и 7-й касались революционных тенденций евреев и применения особых законодательных мер к ограничению силы еврейского капитала, причем указывалось на необходимость бойкота по отношению к еврейским купцам и торговцам. В последнем «тезисе» говорилось, что торжество евреев есть следствие «ослабления христианского духа в христианских народах». Конгресс отверг предложение де ле Руа об изгнании евреев из Германии и о водворении их на жительство в Египте, потому что, как заметил Генрици, «нам нет дела до того, куда они уберутся: пусть они идут куда хотят; мы их к себе не звали, и нам незачем заботиться об их новом месте поселения». Большой успех выпал на долю предложения Россбаха и Фехенбаха об установлении противоеврейского карантина на восточной границе Германии и об освобождении евреев взамен особого налога от военной службы. Шумными аплодисментами была встречена резолюция комитета о выражении доверия венгерским судьям в Тисса-Эсларском деле (см.) и горячих симпатий законодательным ограничениям России по отношению к евреям. Через несколько дней после интернационального конгресса немецкие делегаты выработали программу партии, назвавшей себя «Deutsche Reformpartei»; основные пункты этой программы гласили: допущение в законодательные органы, равно как и в городские представительные учреждения, лишь немцев-христиан, истинно национальное воспитание юношества и проведение в жизнь государства начал христианского вероучения. Кроме того, «немецкая партия реформ» приняла ряд экономических требований в защиту недвижимого капитала против движимого, настаивая также на подоходно-прогрессивном налоге и на изменении законов о ростовщичестве, бирже, свободном занятии ремеслами и т. п. Эти пункты программы не были одобрены консервативным Штеккером, и антисемиты после первого же конгресса раскололись на две фракции: на христианско-социальную и на партию реформ. Первая осталась в общем верна истинным началам консерватизма, разбавляя их лишь выпадами по адресу евреев; вторая, резко выражая свой антисемитизм, защищала, наряду с интересами дворян, интересы ремесленников и мелких торговцев. Раскол в партии отразился очень плачевно на ее успехах, тем более что как погромы в Померании, так и зачатки демагогии партии реформ заставили Бисмарка усомниться, удобно ли в борьбе против либералов и социалистов опираться на антисемитов. На Хемницском съезде 1883 г. обнаружилась слабость молодой партии: бурные прения почти никогда не заканчивались резолюцией, и все вопросы после Хемница остались по-прежнему открытыми. Приверженцы Штеккера отстаивали умеренную программу, не требуя никаких определенных указаний ни относительно ограничений евреев, ни касательно защиты ремесленников и лавочников; «реформисты» же с Либерманом-Зонненбергом во главе не хотели довольствоваться одной лишь критикой и настаивали на позитивных мерах. Не менее резко расходились антисемиты и в теоретических вопросах: Аман требовал от съезда принятия резолюции в духе Дюринга, заявив, что «расовая теория величайшего мыслителя нашего времени есть тот камень, о который разобьется и сокрушится еврейство». Глагау, однако, стал разрушать воздвигнутый Дюрингу пьедестал, и Либерман-Зонненберг провел резолюцию, гласившую, что «антисемиты не связывают себя никакой теорией и готовы принять содействие любой политической партии». Падение антисемитской волны побудило приверженцев Штеккера сблизиться с «реформистами», и на конгрессе в Касселе в 1886 г., после того как из программы реформистов было удалено все, что в той или иной степени нарушало интересы крупного землевладения, состоялось объединение антисемитов во «Всеобщий германский союз». Однако дела антисемитизма после Кассельского съезда нисколько не улучшились, так как корень зла заключался не столько в партийных раздорах, сколько в несоответствии антисемитской программы с интересами того класса, который преимущественно посещал устраиваемые Штеккером, Либерманом, Ферстером и Аманом митинги и собрания. Средняя и мелкая буржуазия ни в коем случае не могла увлечься консервативно-аграрными тенденциями антисемитов, и если их насмешки над евреями щекотали нервы толпы, то они все-таки были недостаточны, чтобы заставить ее голосовать во время выборов за представителей чуждой им с политической точки зрения партии. Неудивительно поэтому, что в 1887 г., когда «весь цивилизованный мир должен был узнать об освобождении Германии из-под жидовского ига и о наступлении в империи Гогенцоллернов новой эры», за антисемитов было подано всего лишь 11½ тысяч голосов, и в рейхстаг попал один только представитель «наиболее могущественной» партии. На противоречие между программой антисемитов и интересами тех избирателей, за голосами которых они гнались, было указано, между прочим, Отто Беккелем, который стал требовать внесения в программу демократических реформ. Беккель критиковал «преступную беспринципность» бывших реформистов, попавших в сети консервативного Штеккера, и не только звал антисемитов к радикализму Дрезденского съезда, но и настаивал на соединении антисемитизма с демократией, чуть ли не с социализмом. В 1889 г., на съезде в Бохуме, между Беккелем и приверженцами Штеккера произошел окончательный разрыв, и образовались две антисемитские партии. Левая, руководимая Беккелем, стала называть себя «Антисемитской народной партией», а с 1893 г. «Немецкой реформаторской»; правая же, заключавшая все консервативно-аграрные элементы, получила название «Немецкой социально-антисемитской партии». В 1891 году она пересмотрела свою старую христианско-социальную программу и внесла в нее под влиянием соперничества с беккелевцами некоторые изменения. Так, вместо прежних совершенно неопределенных требований об ограничении евреев и об усилении в государстве германско-христианских начал теперь говорилось об удалении иудеев из школ, об уничтожении еврейской эмансипации, об установлении особого еврейского права и о запрещении иммиграции; наряду с радикализмом в еврейском вопросе, социально-немецкая партия по-прежнему оставалась консервативно настроенной, и защита землевладельческих интересов явно обнаруживалась как в программе, так и в речах ее руководителей. Эта консервативная закваска мешала штеккерцам конкурировать с Беккелем, и в то время как последний благодаря своим демагогическим приемам завоевывал симпатии не только средней и мелкой буржуазии, но и крестьянства, Штеккер, видимо, отодвигался на задний план и все более и более стушевывался перед боевым антисемитизмом, выбросившим радикальное знамя. Во время парламентских выборов 1890 года антисемиты благодаря энергичной кампании Беккеля собрали 47½ тыс. голосов, и из 5 их представителей, попавших в рейхстаг, трое принадлежало к «Немецкой реформаторской» партии. Успехи антисемитов побудили консерваторов, ставших с 1891 г. в оппозицию политике графа Каприви, прибегнуть к приемам близкой им по духу «Социально-немецкой партии» и внести в новую программу 1892 г. пункт о необходимости борьбы «против иудейского влияния, многообразно проникающего в нашу народную жизнь и разлагающего ее». В это приблизительно время на сцене появился пресловутый Герман Альвардт (см.), который как своими бьющими на эффект разоблачениями, так и обещаниями конфискации еврейского капитала и разделения его между неимущими немцами сделал антисемитскую партию настолько популярной, что во время парламентских выборов 1893 г. за нее было подано 264 тыс. голосов и она в рейхстаге была представлена 16 депутатами, причем партии Беккеля досталось 13 мест, а «Немецко-социальной» всего 2 («дикий» Альвардт был 16-м депутатом антисемитской группы). Однако выступление Альвардта, вызвавшее столь блестящую победу антисемитской партии на выборах 1893 г., способствовало вместе с тем и ее распаду, так как революционные буффонады «разъезжающего подмастерья» оттолкнули от антисемитов все консервативные элементы партии, а его заведомо ложные обвинения вынуждали более осторожных людей открещиваться от всякой солидарности с этим популярнейшим антисемитом. Так, вождь саксонских консерваторов Фризен заявил, что «на его партии лежит обязанность напомнить антисемитам аферы и скандала, что для них нет места в рядах консервативной партии». Штеккер считал политику Альвардта «чистейшей демагогией» и говорил, что «такой антисемитизм — злая детская выходка против своего родоначальника-консерватизма, который всегда был и будет в большей или меньшей степени антисемитичен». «Это явление, — заявлял Штеккер, — кажется мне более грустным, чем даже рост социал-демократии». Антисемиты, таким образом, не воспользовались плодами своей победы, тем более что чрезмерное подчеркивание Штеккером предосудительности демократических приемов антисемитских агитаторов отстранило от него тех из его последователей, которые верили в искренность его христианско-социальной программы. Группа молодых пасторов отделилась от бывшего придворного проповедника, когда он по требованию консерваторов должен был запретить всякое самостоятельное выступление лиц, разделяющих его взгляды. Во время парламентских выборов 1898 г. было избрано 13 антисемитских депутатов, на два меньше, нежели в «блестящий год» выступления Альвардта; число же поданных за антисемитскую партию голосов, однако, не только не уменьшилось, но даже возросло с 264 тыс. до 284 тыс. С этого времени антисемитизм заметно идет на убыль, и каждые новые парламентские выборы являются для него поражением: в 1903 г. было избрано в рейхстаг 9 антисемитов, а в 1908 г. всего шесть. Кризису антисемитизма способствовали как социал-демократы, ведущие с ним самую отчаянную борьбу, так и собственные его ошибки: в парламенте приверженцы Либермана-Зонненберга наравне с последователями Беккеля постоянно голосовали заодно с консерваторами и тем показали, что их антисемитские принципы для них не что иное, как агитационное средство для уловления голосов избирателей, и что они на самом деле такие же защитники «трона, алтаря и юнкерского кармана», как и их «старшие братья». Этим объясняется, что антисемиты никогда не могут укрепиться в раз завоеванных округах и что они постоянно должны быть в погоне за новыми местами, за такими, где их еще не знают и где их революционным жестам и заманчивым обещаниям еще продолжают верить. Потеряв Саксонию, Гессен и Ганновер, они рассеялись по захолустным углам Германии, выступая под различными кличками и тщательно скрывая истинный характер своей политической физиономии. — Антисемитская литература после провозглашения расовой теории Дюринга не обогатилась ничем существенным: количественно она очень разрослась, но качественно она настолько бедна, что останавливаться на ней подробно нет никакой надобности. В 1883 г. вышла книга того же Дюринга, под названием «Der Ersatz der Religion durch Vollkommneres und die Ausscheidung des Judenthums durch den modernen Völkergeist», где на голову евреев сыплются самые страшные проклятия за то, что они дали миру христианство и Евангелие; за это «преступление» Дюринг требует их гибели. Константин Франц в «Wissenschaftliche Beiträge zur Judenfrage» (1882) ратует за отмену эмансипации евреев ввиду того, что они в промышленности и торговле не только бесполезны, но и вредны. Варнек в «Das Prinzip der politischen Gleichberechtigung und die moderne Emanzipationsfrage» высказывается за необходимость ограничить евреев в правах, так как они составляют повсюду государство в государстве. Проф. Вармунд в книге «Babylonierthum, Judenthum und Christenthum» (1882) считает евреев представителями «наихудшего сорта» партикуляризма; более подробно развивает он свои взгляды в «Das Gesetz des Nomadenthums und die heutige Judenherrschaft» (1887). Книга Либермана фон Зонненберга «Beiträge zur Geschichte der antisemitischen Bewegungen 1880—1885» (1885) принадлежит к типу тех памфлетов, которые уже никак не могут быть отнесены к произведениям литературы. То же можно сказать и об «Антисемитском катехизисе» Фритча, выдержавшем в течение трех лет 25 изданий. В 1898 г. вышло двухтомное сочинение Г. С. Чемберлена (не смешивать с известным английским политическим деятелем) «Die Grundlagen des Neunzehnten Jahrhunderts»; книга имела огромный успех, и уже в 1899 году потребовалось 3-е издание. В высших сферах, как передают, произведение Чемберлена было встречено очень сочувственно. Основные мысли Чемберлена сводятся к следующему: «Всемирная история свидетельствует, что существует лишь одна историческая раса, являющаяся „носителем культуры“; это — „homo europaeus“, ариец; внутри этой расы опять-таки выделяется особенно чистокровная порода — северный ариец, „германец“ в тесном смысле этого слова, белокурый, голубоглазый долихоцефал, северный европеец, кельто-германо-славянин. Древний мир пал, ибо народы, игравшие в нем руководящую роль, не обладали расовой силой, необходимой для долговечной творческой деятельности; древний мир пал, потому что арийские расовые доблести постепенно растворялись или разрушались путем скрещивания арийцев с низшими расами, жившими вокруг Средиземного моря. Их наследие досталось трем различным „преемникам“: во-первых, некоему „расовому хаосу“, во-вторых и третьих, двум чистым „расам“, германцу в Чемберленовском широком смысле этого слова и еврею. В еврее течет преимущественно гетитическая кровь с сильной семитической и слабой европейской (аморитянской) примесями, к которым, быть может, присоединились еще и другие, монгольские и т. п., элементы. Из всей этой смеси сложилась благодаря строгой изоляции после Вавилонского пленения, благодаря полному отсутствию смешанных браков резко очерченная раса, в которой очень много дурного и очень мало хорошего. Она лишена фантазии и, в сущности, не религиозна, она не способна к высшей науке и искусству, фанатична и нетерпима; ею созданы религиозная вражда и преследование за веру; она от природы — смертельный враг германца, она единственный действительно опасный враг его, ибо она — враг по крови; у нее совершенно иные „plis de la pensée“, чем у германца, она неспособна даже понять его, но пользуется его Зигфридовской беззаботностью. — Если беспечный, уверенный в своей силе германец не будет осторожен, если он не будет беспощадно истреблять все негерманское и антигерманское, поскольку оно не поддается полной ассимиляции, — тогда настанет конец мира: ибо нет другой расы, которая могла бы сменить германцев в их культуросозидательной деятельности». Этот возврат к расовой теории антисемитизма, давно отвергнутой корифеями, мог обратить на себя внимание общества лишь на короткое время и то только благодаря огромной эрудиции автора и его блестящему слогу. — Кроме названных в статье книг, ср.: M. Philippson, Neueste Gesch. d. jüd. Volkes, т. I, Лейпц., 1907; De Le Roi, Gesch. d. evangelischen Judenmission, 1899; Auerbach, Das Judenthum und seine Bekenner in Preussen, 1890; Amitti, Zur Kritik der Antisemiten und Semiten, Лейпц., 1881; Mehring, Herr Hofprediger Stöcker, der Socialpolitiker, Брем., 1882; G. Maier, Mehr Licht! Ein Wort zur Judenfrage, Ульм, 1881; Naudh, Die Juden und der Deutsche Staat., Хемниц, 1883; Siecke, Die Judenfrage und der Gymnasiallehrer, Берл., 1880; Lehnhardt, Die antisemitische Bewegung in Deutschland, Цюрих, 1884; Winter, Der Antisemitismus in Deutschland, Магдебург, 1896; Bebel, Antisemitismus und Socialdemokratie, Берл., 1894; Delitzsch, Christenthum und jüdische Presse, Берл., 1882; Kaim, Ein Jahrhundert der Judenemancipation, Лейпц., 1869; Bernfeld, Juden und Judenthum im 19-ten Jahrhunderte, Берл., 1898; Элленбергер, «Страдания, бедствия и защитники евреев», СПб., 1883; Водовозов, «Антисемитизм в Германии», «Рус. Богатство», 1898; Krause, Zur Naturgeschichte der antisemitischen Bewegung in Deutschland, 1890; Th. Haase, Der Antisemitismus, Вена, 1887; Bamberger, Deutschthum und Judenthum, 1880; Wedell, Vorurtheil oder berechtigter Hass?, 1880; Waldegg, Judenhetze oder Nothwehr, Берл., 1880; K. Schmidt, Die Judenhetze, 1889; Fiedler, Die antisemitische Bewegung in Deutschland, Дармшт., 1891. См. также брошюры Альвардта, Беккеля, Марра и Штеккера; антисемитская периодическая печать очень богата, много материала можно найти в «Antisemitsche Jahrbücher» с 1897 г. и в «Mitteilungen des Vereins zum Abwehr des Antisemitismus» с 1891 г.

С. Лозинский.6.