ПАДЕЖ (до 18 в. также «падение»), принятый в русской лингвистической терминологии перевод греческого ptōsis, латинского casus, название грамматич. категории, выраженной в имени (см.) и служащей наиболее характерным морфологич. отличием имени от глагола (см.). Изучение категории П. под углом зрения единства глоттогонического (языкотворческого) процесса, с привлечением материалов языков, более древних по строю, чем языки флективные, вскрывает в этой категории, как категории, присущей имени, объединение нескольких первоначально почти независимых явлений.
Так называемые локальные (местные) П. выражают осознание — в процессе развития языка и мышления — пространственных отношений. По существу, локальные П. не связаны с развитием строя предложения и с выражением отношений между его членами. Это подтверждается, прежде всего, обилием локальных П. в языках с наиболее архаическим строем предложения: так, напр., в языках юкагирском, чукотском, нымыланском локальные П. представлены весьма значительным числом — П. отложительный (ablativus), направительный (dativus), местный (locativus), два сопроводительных (comitativus), различия в значении к-рых еще не выяснены, и продольный (vialis со значением «по дороге»); еще больше локальных П. в части языков Сев. Кавказа. Это подтверждается, далее, и тем, что локальные П. выступают не столько как категория синтаксическая, сколько как категория словообразовательная, вносящая дополнительные значения в название предмета; так, напр., в языках архаических, как языки банту, локальные префиксы, соединяясь с именем, образуют самостоятельные именные классы (класс с префиксом «pa» — «находящийся наверху», класс с префиксом «ku» — «направляющийся»). Даже в языках столь поздней структуры, как древне-письменные индо-европейские языки, синтаксическая обособленность локальных падежей выражается в том, что именно эти падежи служат основным способом образования особых классов слов — наречий (отыменные наречия образуются падежами: местным, отложительным, творительным сопровождения, винительным протяжения, дательным направления), инфинитивов (последние, напр., в ведийском наречии оформляются локальными в основном падежами) — и абсолютных конструкций, образующих самостоятельное целое внутри простого предложения.
Общие тенденции в развитии локальных падежей намечаются от нерасчлененного и диффузного через конкретное и частное к обобщенному; так, в языках, наиболее архаических по строю, локальные П. или отсутствуют или выступают как осознание отдельных конкретных деталей пространственных отношений (ср. приведенный выше перечень локальных падежей в языках палеоазиатских); эти отдельные указания пространственных отношений развертываются в дальнейшем развитии языка в стройные системы конкретных локальных П., к-рые представлены, например, в языках эргативной стадии: так, в аварском языке есть 12 местных падежей; в каждом из трех основных положений — «у чего-нибудь», «в чем-нибудь», «под чем-нибудь» — последовательно определяются 4 формы состояния — пребывание (locativ), приближение (allativ), удаление (elativ) и прохождение (translativ); есть система локальных падежей и в языках активного строя; так, в финском языке местные П. объединены в серии «внутри» и «вовне» с выделением пребывания (inessiv, adessiv), приближения (illativ, allativ) и удаления (elativ, ablativ). Но в основном в языках активного строя системы локальных П. отсутствуют, ибо в них категория локальных П. пересекается, сливается и объединяется с окончательно оформившейся новой категорией П. активных и пассивных, выражающих субъектно-объектные отношения. Так, напр., в древне-письменных языках индо-европейских даже на древнейшей стадии локальный характер сохраняется только за П. местным и отложительным (ср. 8 падежей санскрита), тогда как дательный П. является и П. косвенного, винительный П. — П. прямого дополнения, творительный П. — П. действователя при пассивном залоге глагола. Дальнейшее развитие в отдельных даже древних языках (греческом, латинском) ведет к утрате чисто локальных П. и к окончательному слиянию их с П. субъектно-объектных отношений (ср. четыре П. древнегреческого языка).
Развитие падежей субъектно-объектных (т. е. П. подлежащего и дополнения) неразрывно связано с осознанием другого рода отношений, чем развитие П. локальных, — оно связано с осознанием различий сущности и признака, с возникновением понятия о предмете как субстанции то активной, действенной, то пассивной, претерпевающей чужое действие; грамматически это осознание отражено в развитии предложения — в разделении предложений на именные и глагольные, в расчленении предложения на грамматически оформленные члены, в грамматическом оформлении имени и глагола как особых частей речи. Действительно, на древнейшей стадии развития предложения, пережитки к-рой еще можно отметить в языках полисинтетических, действие еще не отделено от действователя и предложение строится без выделения субъекта и предиката как название состояния: ср. в юкагирском языке köde-d-ilen-bunil — «человек оленя убил», буквально — «человеко-олене-убиение»; на этой стадии развития языка и мышления категория субъектно-объектных П., естественно, отсутствует.
Отсутствует эта категория и на следующем этапе развития предложения, когда прежде нерасчлененное слово-предложение расчленяется на названия предметов и действий, но первые еще не мыслятся как источники вторых; на этом этапе, засвидетельствованном в расчлененных предложениях тех же полисинтетических языков, название предмета может выступать или как безотносительное (прямой П.) или как соотнесенное с другими словами, но без качественной характеристики отношения (относительный П.); так, напр., в алеутском языке П. субъекта в т. н. субъектном спряжении так же, как и П. объекта, является прямой П., тогда как в т. н. субъектно-объектном спряжении П. объекта является прямой П., а имя субъекта стоит в косвенном П.: ср. anǧaǧiћ qa-ћ suku-ћ — «человек рыбу берет», буквально — «человек рыба взятие» (при субъективном спряжении) и qa-ћ anǧaǧi-m su-kū — «человек рыбу взял», буквально — «рыба человека взятие-его» (при субъектно-объектном спряжении).
Появление субъектно-объектных П. становится, т. о., возможным лишь на эргативной стадии предложения, когда возникает понятие о действенности предмета, о предмете как источнике действия; на этой стадии изменяется и вся структура глагольного, отделившегося от именного, предложения, выражая уже не «к кому относится действие», а «кем оно совершается». Название предмета как «действователя» находит себе выражение в творительном П., на более ранней стадии развития выступающем и как локальный П. сопутствия и как относительный П. орудийности; уточнение первоначально нерасчлененных в одном П. значений приводит к обособлению П. «действователя», эргативного П., от П. «орудия», инструментального П., и морфологически — к обособлению, которое мы наблюдаем, напр., в яфетических языках Юж. Кавказа.
Дальнейшее развитие субъектно-объектных П. идет от конкретного и частного к отвлеченному и обобщенному. Так, при эргативном строе предложения различаются не только переходные и непереходные глаголы, но в особую еще группу выделяются такие глаголы, в применении к к-рым вообще нельзя говорить о действующем и подвергающемся действию предметах, каковы глаголы чувствования (verba sentiendi): так, например, в лезгинском языке при непереходном глаголе действующее лицо ставится в абсолютном падеже (quшar gawā шuda — «птицы по небу летят»), при переходном глаголе — в эргативном падеже (za adaz φul gana — «я ему деньги дал», буквально — «мною ему деньги даны»), при глаголе чувствования — в дательном падеже (qitiz gülda tālitakuna — «собака в поле куропатку увидела», буквально — «собаке в поле куропатка увиделась»). То же явление отмечено и в других яфетических языках Дагестана (см. Быховская С., Объективный строй verba sentiendi — «Язык и мышление», тт. VI—VII). Из этого многообразия падежей субъекта очевидно, что в языках эргативной стадии предмет еще не мыслится как постоянный источник действия, но как предмет инертный, лишь в известных условиях попадающий в состояние действенности. Возникновение в мышлении понятия о действенности как имманентном свойстве субстанции приводит к новой стадии в развитии предложения — к активной стадии, представленной, напр., в языках семитских, тюркских, индо-европейских и зачатки к-рой наличествуют уже во многих языках эргативной стадии (напр., в яфетических языках Юж. Кавказа). В активной стадии именительный П. выступает как П. названия предмета и как падеж-средоточие всех возможных глагольных сказуемых, согласуемых с ним; т. о. именительный П. есть показатель слова, грамматически главенствующего в предложении даже тогда, когда это слово обозначает предмет, претерпевающий действие. Отсюда — характерное для активной стадии возможное несовпадение логического и грамматического субъекта (в пассивных и безличных оборотах, — ср. русск. «олень убит охотником», «мне не спится»). Параллельно с превращением имени в именительном падеже в грамматический центр предложения, развитие категории залога (см.) в глаголе позволяет выразить другими средствами при сохранении формально активного строя предложения те смысловые отношения, которые на более ранних стадиях выражались различиями в падеже субъекта. Следует, впрочем, отметить, что в языках активной стадии продолжают частично жить пережитки предшествующей стадии, — ср., например, специфическое выражение логического субъекта в безличных предложениях типа рус. «мне хочется», нем. es scheint mir.
Развитие падежей субъектно-объектных, знаменуя дифференциацию имени и глагола, приводит к осмыслению П. как основного морфологического признака имени. Отсюда — втягивание в систему П. ряда конструкций, не являющихся по происхождению своему падежными. — Такой перестройке подвергается, например, атрибутивная конструкция (сочетание имени с именем-определением). Первоначально атрибутивная конструкция не является падежной; для выражения связи двух имен оказывается достаточным простой последовательности (juxtapositio) двух имен; ср., например, в ненецком «hasawa piwa» — «мужские пимы», — буквально — «мужчина-пимы». Следующей ступенью уточнения выражения атрибутивных отношений является присоединение к определяемому имени местоименных элементов, указывающих на соотнесенность его с определяющим именем; этот способ выражения приводит во многих языках (как, напр., в языках финно-угорских, тюркских, монгольских и мн. др.) к созданию стройной системы притяжательного изменения имен. Ср., напр., азербайджанское at bаş-ь — «лошадиная голова», буквально — «лошадь голова-ее». Вместе с тем, этот способ выражения свидетельствует об отсутствии четкой дифференциации имени и глагола, о близости атрибутивной конструкции к предикативной. — Этой близостью обеих конструкций объясняется и то, что, с проникновением П. в атрибутивную конструкцию, в качестве родительного П. выступает активный (эргативный, именительный) П. Отметим, что близость родительного П. к именительному прослеживается и в формативах (примета — s) и в семантике (genitivus subjectivus) даже в индо-европейских языках.
Закрепление П. за именем как специфически именной категории приводит к осмыслению как П. и такой чуждой падежности категории, как именной императив (повелительная форма имени) — звательный П. — Разумеется, в живом развитии языка выделенные в нашем анализе семантические линии пересекаются, локальные П. и П., определяющие отношение слов в предложении, часто поглощают друг друга или даны как неразложимое единство. Так, напр., система П. даже в древнейших языках индо-европейских соединяет почти во всех П. значения отношений и значения локальные: напр., винительный П. есть в одно и то же время П. прямого дополнения и П. направления и протяжения, родительный П. есть П. приименной и вместе с тем П. частичного воздействия и т. д.
Категория П. обладает довольно большой устойчивостью; так, напр., современный русский язык во многом продолжает древнюю систему П. индо-европейских языков (об образовании и употреблении П. в современном русском языке — см. Склонение). Однако история многих языков свидетельствует о случаях упрощения и полного исчезновения системы П., заменяемых частью конструкциями с предлогами (послелогами) и служебными словами, частью простой последовательностью слов в предложении: таково, напр., положение в большей части современных западно-европейских языков. Ср. франц. du père — «отца», au père — «отцу», тогда как le père выступает в зависимости от места в предложении как именительный и как винительный П. Эта утрата падежных конструкций является одним из характерных признаков перехода языка к аналитическому строю. Таким образом необходимо отличать языки, не развившие системы П. (на этой ступени находятся нек-рые языки изолирующие), от языков, ее утративших. Следует еще оговориться, что слияние служебных слов с именем может породить новую систему П. (так, например, в некоторых африканских языках — ср. Steinthal, Die Mande-Neger Sprache). Все это усложняет историю П.
Лит. по П. настолько обширна, что здесь указываются лишь библиографич. обзоры: по языкам индо-европейским — Вrugmann К. und Delbrück В., Grundriss der vergleichenden Grammatik der indogermanischen Sprachen, 2 Aufl., Strassburg, 1897—1916; Hirt H. A., Indogermanische Grammatik, T. 1—5, Heidelberg, 1927—1929; по языкам не индо-европейским: Rоyen G., Die nominalen Klassifikations-Systeme in den Sprachen der Erde, W., 1929; понятие П. в освещении нового учения о языке акад. Марра — Mещанинов И. И., Новое учение о языке, [Л.], 1936; Кацнельсон С. Д., К генезису номинативного предложения, М.—Л., 1936; Марр H. Я., Избранные работы, т. I—V, Л., 1933—1937 (см. «Падеж»). См. также лит. по отдельным языкам, упоминаемым в статье.